В.Е.Меницкий. «Моя небесная жизнь» - Вместо пролога

ВМЕСТО ПРОЛОГА

— Горишь!
Голос Федотова прозвучал необычно серьезно. Он не пояснил, что горит, где... Просто сказал: «Горишь!» В это время самолет сначала медленно начал идти на кабрирование, а потом резко перешел на перегрузку. Точно одичавшая лошадь пыталась сбросить своего седока. Я инстинктивно отдал ручку управления от себя, заметив, как на табло загорелись две красные лампочки. ,Какие? Оценивать было некогда. Машина не прореагировала на мое движение, а значит, потеряла управление. До полосы оставалось километров десять, до земли — восемь сотен метров. Внизу зеленело поле, слева вздымался темный пригорок леса. Пора!
Я нащупал рычаги катапультирования и потянул их на себя.
Время вдруг потекло необычайно медленно. Мне показалось, что я вижу себя одновременно еще и со стороны, словно душа, уже покинувшая тело. В кабине вдруг почему-то стало темно. Потом степенно, как в замедленной съемке, открылся и поплыл в сторону «фонарь». Вот что-то белое протекло снаружи по стеклу и птицей рвануло вверх (как потом оказалось, это был мой полетный блокнот). Вот ветер лениво начал трепать на плечах комбинезон...
«Почему же я не катапультируюсь, что с катапультой?»— думал я, продолжая сжимать одной рукой рычаг катапульты, а другой — ручку системы пожаротушения. Наверное, поэтому я не успел как следует сгруппироваться, когда меня жестко потянуло вверх. Странно, но когда меня наконец вынесло из «кабинета», мне стало интересно: а что же, собственно, горело? Оглядев сверху самолет, я понял: горела коробка самолетных агрегатов— из центра фюзеляжа и хвостовой части били оранжевые язычки пламени и валил дым, а за соплом правого двигателя тянулся густой сизый шлейф.
После этого на душе почему-то стало спокойнее, и я посмотрел вниз: куда падаю? А меня тем временем неотвратимо несло к лесу, на фоне которого блестела проводами высоковольтка и высилась ажурная громада стальной вышки-опоры. Ветер был сильным, метров 15 в секунду. В такую погоду даже прыжки с парашютом запрещены. «Главное — не удариться о вышку», — лихорадочно думал я, пытаясь управлять стропами. Уж лучше бы я этого не делал — глядишь, все бы и обошлось. Но чем старательнее я направлял парашют в сторону от вышки, тем неумолимее меня к ней тянуло. Каким-то чудом я пронесся мимо проводов, а в следующую минуту ударился о железные ребра бетонной опоры.
Внизу, у ее бетонного основания, вместе с болью в спине и шее после удара о землю ко мне начало постепенно возвращаться земное, неполетное сознание. Первым делом я попытался пошевелить руками и ногами. С трудом, но получилось, и я почувствовал какое-то неведомое ранее счастье, счастье второго рождения. В мои жилы снова вливалась земная жизнь с ее живительными звуками, отодвинувшими куда-то вдаль даже надоедливый гудливый стрекот спасательного вертолета, кружившего надо мной и тщетно пытающегося подойти поближе к высоковольтке.
Я ощутил, что недавно прошел дождь, поскольку лежал в глубокой луже, в ложементе столетнего следа то ли тракторного, то ли большого автомобильного колеса: пахло мокрой травой и лягушками. Откуда-то вдруг донеслись детские голоса. Рискнув приподнять голову, я увидел метрах в ста от себя группу детишек в белых рубашках и красных галстуках, которые стояли и молча смотрели на меня удивленными глазами. «Вот уже и ангелы прилетели...»— подумалось мне...
Было 15 июня 1978 года от Рождества Христова. День — поворотный, наверное, не только в моей летной биографии, но и просто в моей судьбе. Трудно сказать, каким по счету был этот испытательный полет, но катапультирование было первое. Именно после него, в госпитале, я осознал, насколько близко подошел к роковой черте. Именно после этого случая я стал задумываться о характере работы летчика-испытателя, ее целях и ценностях и, если хотите, ее философии, о цене человеческой жизни и техники, которой порою эта жизнь приносится в жертву.
После того памятного полета, к которому я еще вернусь в этой книге, я стал по-иному относиться к своей «небесной жизни». Я стал воспринимать ее как неотъемлемую страницу летописи, запечатлевшей непростую жизнь огромного, могущественного и в то же время очень уязвимого явления, которое очень приблизительно именуют обычно «отечественная авиация». Я на каком-то клеточном уровне осознал, что просто обязан поделиться своим знанием, своим радостным и горьким опытом, своей любовью к профессии и с молодыми летчиками, и со всеми, кто неравнодушен к небу.