Испытатели Палубная авиация Проекты боевых самолетов Испытатели «Путь в небо»
Главная
Стефановский
Испытатели
«Аэроузел-2»
«Заметки»
«Барьеры»
Марк Галлай
Игорь Шелест
Ил-76
Испытатели
«Испытатели МиГов»
«Неделя»
Action
«Автограф в небе»
Прочность
Ту-144
«Жизнь»
Наша кнопка:





Главная страница | Текущий раздел: «Записки»

Б.А.Орлов. «Записки летчика-испытателя» - Самостоятельный вылет



30 августа 1963 г., самолет МиГ-15 УТИ, полетов - 2, время 0 час. 16 мин.
Самостоятельный вылет


Приняли нас, "счастливчиков", в ШЛИ пятнадцать человек. "Счастливчиков" - потому что крепко нам повезло и не видать бы большинству из нас школы, если б не некоторые обстоятельства. Вот уж, действительно, не было бы счастья, да несчастье помогло...
Дело в том, что из-за карибского кризиса в октябре 1962 г. из ВВС я ПВО наотрез отказались отпускать летчиков, хотя бы и в школу испытателей. А желающие поступить туда были, и какие!
Л. В. Чистяков показал мне список кандидатов в школу: там числились сплошь военные летчики, летавшие на МиГ-21, Су-9 и прочих новейших по тому времени самолетах, так что ознакомление с этим списком лишний раз заставило меня осознать свое ничтожество и справедливо оценить свой мизерный шанс...
Поэтому руководству УЛС пришлось подбирать другие кандидатуры из числа менее презентабельных соискателей, и попали в школу испытателей пятнадцать человек, по выражению одного из инструкторов, "котов в мешке"...
Только Игорь Волк и Леонид Королев пришли из армии - удалось им как-то уломать свое начальство, не без помощи знаменитой летчицы Валентины Степановны Гризодубовой, на которую и тот, и другой "вышли", я думаю, таким же образом, как и я на С. Н. Анохина: все остальные были "цивильными".
О нас - "аэроклубовцах" - я уже сказал. Владимир Аверьянов, Станислав Близнюк, Адольф Щелкунов, Виктор Пузанов. Петр Левушкин и Николай Головастиков летали в аэрофлоте. куда попали иные после демобилизации, другие после окончания училищ ГВФ, Игорь Ноздрачев после армии работал инструктором на МиГ-15 в учебном центре. Валентин Енютин уже имел опыт испытательной работы в НИИ. занимающемся разработкой радиолокационной техники. Юрий Мазонов пробился в школу из гидроавиации. Альберт Иванов, бывший летчик ПВО. после демобилизации служил участковым милиционером. Из всех нас только Щелкунов летал на сверхзвуковом самолете - на МиГ-19. Остальные и близко к ним не подходили...
Вот какой народ собрался в нашей команде, было от чего прийти в уныние нашим инструкторам.
Однако не всегда жизнь следует логическим законам: из этой группы, поспешно набранной из людей, казалось бы, не совсем подходящих для школы летчиков-испытателей, за все прошедшие годы не разбился никто! Подобного набора за всю историю существования ШЛИ не было, в некоторых выпусках погиб каждый второй, а в некоторых в живых осталась треть...
Трудно понять, почему так случилось. Сначала я пытался объяснить себе этот факт тем, что в нашем наборе подобрались люди, уже "битые" жизнью, помногу лет терпеливо надеявшиеся стать испытателями, понимавшие, что их шансы весьма невысоки, и, когда их мечта осуществилась, они с повышенной ответственностью отнеслись к делу. Но другие, кому не повезло, кто погиб, тоже почти все пробивались в испытатели с трудом и тоже относились к работе серьезно. Наверное, нам просто повезло - другого объяснения я не нахожу...
В итоге поработали "коты в мешке" совсем неплохо: почти все пролетали на испытаниях по два десятка лет. кое-кто и больше, десять человек дослужились до звания "Заслуженный летчик-испытатель СССР", четверо стали Героями Советского Союза, а Игорь Волк даже слетал в космос!
Продолжу рассказе нашей жизни в школе летчиков-испытателей.
Обустроившись в уютных "финских" домиках общежития, наскоро познакомившись друг с другом, мы собрались на первую встречу с руководством школы. В класс вошел здоровенный человечище с кудлатой головой - уже знакомый мне М. К. Агафонов. - сел. положил на стол внушительные кулаки и произнес, вернее, прогремел примерно следующее:
- Вам здорово повезло. Теперь все в ваших руках, от вас зависит ваше будущее. Цацкаться с вами не будем: два. три контрольных полета - и должны быть готовы лететь самостоятельно на любой технике. Будете пьянствовать, безобразничать - выгоним.
Вот и все. Скромненько, как говорится, но впечатляюще... Пить, плохо себя вести мы как-то не намеревались, не для того годами пробивались в эту школу, но вот лететь на незнакомой технике после двух контрольных полетов казалось чем-то из области фантастики.
В обычной авиации летчика, регулярно летающего на одном типе самолета (вертолета), замучают контрольными полетами и проверками: после отпуска, болезни, переезда на новое место службы, при переходе на другое упражнение и т. д. и т. п., а здесь садись и лети, на чем не только ни разу не летал, но порой и не видел!
Я в аэроклубе выполнял по тысяче и больше полетов в год, но после отпуска исправно получал свои десять контрольных полетов, прежде чем начать самостоятельную тренировку. Годами изучая один и тот же самолет, мы каждый раз перед зимними и летними полетами проводили летно-технические конференции, обсуждая проблему: как пользоваться подогревом воздуха в карбюраторе, как рулить на лыжах и не встать на нос при торможении на колесах... А тут - такие требования! Туда ли мы попали, справимся ли?
Мы. конечно, представляли, что методика обучения в ШЛИ отличается от обычной, по которой принято готовить летчиков, но в то, что будет представлена такая самостоятельность, поверить было трудно. Однако делать нечего, пришлось принять все к сведению и исполнению.
Оставалось пройти еще одно испытание - медкомиссию. В аэроклубе и сборной медицина ко мне претензий не имела, так что волновался я не больше обычного, идя в поликлинику ЛИИ.
Прохожу специалистов, все в порядке, на очереди - осмотр у отоларинголога. Врач поставила меня в угол. велела заткнуть одно ухо и приготовилась шептать положенные испытательные слова, но тут, как оказалось, на мое счастье, ее куда-то вызвали. Дело продолжила молоденькая медсестра, начала свое шептание, но я слышал се слова плоховато: мешало то ли бульканье кипящей воды в какой-то медицинской кастрюльке, то ли звяканье железяк за открытым окном: может, шептала она тише обычного, но скорее всего, сказались последствия старой звуковой травмы от стрельбы из проклятого ШКАСа.
Девушка сочувственно посмотрела на меня и сказала, что меня могут забраковать, так как мой слух ниже нормы.
Дыхание мое остановилось, свет в глазах померк... Господи! Неужели все! Стоять на пороге мечты, столько лет добиваться цели и в последний момент потерпеть крах! Худо мне было...
Вошла врач, спросила сестру, как у меня дела, и я услышал: "Нормально, все в порядке". Обмякший от пережитого, я вывалился из кабинета, забыв поблагодарить свою спасительницу... Потом, правда, я опомнился, заходил в поликлинику, чтоб её найти, но больше ее не видел.
Вскоре состоялось знакомство с инструкторами. Мне они представлялись почти полубогами да и на самом деле были людьми незаурядными. Лев Васильевич Фоменко, Николай Иванович Нуждин, Михаил Михайлович Котельников. Георгий Сергеевич Тегин. Виктор Иванович Кирсанов, начлет Михаил Кондратьевич Агафонов - летчики с большим опытом испытательной и инструкторской работы, они могли и умели дать нам то. что может потребоваться в работе летчика-испытателя и, главное, приучить к самостоятельности, дотоле нам неведомой.
Игорь Волк, Станислав Близнюк и я попали в группу Н.И.Нуждина. могучего кряжистого полковника с индейским профилем, весьма жесткого и требовательного инструктора, как выяснилось впоследствии. Познакомившись с нами. Николай Иванович сказал слова, справедливость коих подтвердилась моим последующим опытом. Примерно, это звучало так: "Если вы будете работать хорошо, то не ждите похвалы, так как испытатель работать плохо не может. Незамеченными не останетесь, будут и признание, и уважение. Но. если провинитесь (тут он употребил другое, менее благозвучное слово), знайте, что потом очиститься будет очень трудно, помнить ваш "ляп" будут долго, возможно, всю вашу жизнь. Так что все в ваших руках", - повторил он слова М. К. Агафонова.
По предварительному плану, месяца два нас должны были учить всяческим наукам, вплоть до высшей математики, и только после этого начинались полеты, но нашу группу Николай Иванович "вытянул" на аэродром через месяц, а потом и другие инструкторы не могли усидеть без дела.
Методика обучения у Н.И. Нуждина была своеобразной: он показывал в полете только особенности пилотирования того или иного самолета, какие-нибудь сложные режимы, ранее нами не выполнявшиеся. в остальном же представлял нам полную самостоятельность. На земле он тоже не "стоял над душой", мы должны были сами изучать технику, инструкции, описания, тренироваться в кабинах. К инструктору полагалось обращаться только тогда, когда все остальные возможности познавания были исчерпаны. Но если в чем-то допускалась оплошность, то немедленно разражалась гроза. Меня, уже привыкшего к своему более-менее привилегированному положению в аэроклубе, брала оторопь, когда приходилось выслушивать сентенции грозного инструктора...
Не забуду, как однажды, после первых контрольных полетов на Ил-28, Николай Иванович посулился прогнать меня с аэродрома, если я и в дальнейшем буду допускать ошибки, которых, по его мнению, нормальный летчик делать не может. По правде говоря, дело тут было не в ошибках, а в том, что инструктор увидел меня перед полетами не за изучением инструкции, а за игрой в нарды... От такой перспективы у меня начали дрожать ноги на педалях, но с духом я все-таки собрался, и мое изгнание с аэродрома не состоялось.
Первое время инструктор ко мне присматривался, держал, так сказать, "на коротком поводке" - на первых трех типах: МиГ-15, Ил-12 и Ил-28 я получил вывозных полетов побольше, чем Волк и Близнюк. Но на всех последующих самолетах количество "вывозных" ограничивалось двумя-тремя полетами, как и предрекал нам Михаил Кондратьевич.
Вообще учеба в ШЛИ воспринималась мной, как сказочный сон. Представьте себе: инструктор говорит, что через два-три дня тебе предстоит вылет на МиГ-19. Громоздишь около себя гору инструкций, тренируешься в кабине, сдаешь зачеты и через три дня сидишь в этом красивом, мощном истребителе, просишь разрешения на запуск двигателей, причем надо лететь одному, без инструктора, так как "спарки" этого самолета нет. Каково мне. кроме легких самолетиков с полотняной обшивкой ничего в жизни не видевшему, пережить эмоции, связанные с этим полетом! Но переживал, как-то справлялся...
Должен сказать, что летать на реактивных самолетах, особенно на истребителях, мне показалось не так уж и трудно, а. может быть, как это ни парадоксально, в чем-то и проще, чем на поршневых самолетах. К скорости перемещения земли на взлете и посадке быстро привыкаешь, расстояние до земли на этой скорости определяется легко - если смотреть, куда надо, - влияние ветра сказывается меньше, к тому же все скоростные самолеты имеют шасси с передней стойкой, что облегчает выполнение взлета и посадки. Обзор на большинстве реактивных самолетов хороший, вибрации и шум двигателей в кабине несравнимо слабее, чем на поршневых, поэтому полет на реактивном самолете много комфортабельней.
К своему удивлению и огорчению, первое время я с трудом переносил перегрузки на пилотаже: казалось, мозги оседают под черепной коробкой, и очень хотелось, чтобы эта пытка поскорей закончилась... Для меня это было тем более неожиданно, что я свободно переносил большие перегрузки на акробатическом пилотаже - они достигали 7 - 8 единиц, а при переходе из "обратных" фигур в "прямые" перепад перегрузок мог быть 12 - 13 единиц! Дело здесь было в том. что на спортивных самолетах продолжительность воздействия перегрузки измеряется секундами, а на реактивном истребителе - десятками секунд, переносимость же умеренных, но длительных перегрузок хуже, чем больших кратковременных. Но организм быстро привык, и мне уже хотелось подольше пилотировать чудесный реактивный истребитель.
Тяжелые самолеты поначалу были мне не совсем послушны - у них, естественно, более медленная реакция на отклонение рулей, я же привык, чтобы машина слушалась малейшего движения ручки, но потом я научился соразмерять скорость реакции самолета со скоростью отклонения рулей и начал входить во вкус пилотирования большого, тяжелого самолета.
Мы летали практически на всех серийных истребителях я на большинстве типов эксплуатируемых в то время тяжелых машин, и было довольно интересно пересаживаться с Ту-16 на МиГ-21, к примеру. Но все-таки большее удовольствие я испытывал при полетах на истребителях.
Особенно по душе мне пришелся МиГ-19 - приземистый, на широко расставленных ногах, с длинными, сильно скошенными назад крыльями, мощный и верткий самолет. К тому же вылетать на нем пришлось без провозных полетов, как я уже сказал выше. Впервые я узнал, что такое форсажный режим работы двигателей, что такое полет на "сверхзвуке", именно на МиГ-19.
В очередном полете в зону, в наборе высоты я включил форсаж: что-то толкнуло меня в спину, резко изменился звук работы двигателей, и могучая сила потащила самолет вперед. Задираю нос машины к небу - а скорость все растет, уже и ноги мои выше головы - а самолет разгоняется... Пока я пытался справиться с машиной, проскочил заданную высоту аж на два километра! "Вот это да! - подумал я, - на таком жеребце надо думать побыстрее, с "запасом".
Полет на "сверхзвуке" не произвел на меня особого впечатления - прыгнули вверх стрелки высотомера и вариометра, потише стало в кабине. Только гордость взыграла - смотрите, люди: я, еще вчера редко видевший на приборе скорость более 300 км/час, лечу быстрее звука!
Трудно мне давался заход на посадку по приборам. Собственно сам полет в зашторенной кабине или в облаках сложности для меня не представлял - "под шторкой" в аэроклубе летали много и совсем неплохо, учитывая примитивное приборное оборудование легких учебных самолетов,- но заход на посадку по радиосредствам я знал только теоретически, так как никаких средств захода и посадки на наших травяных аэродромах не существовало. Как я ни старался, как ни пытался удержать стрелки радиокомпаса и курсо-глиссадных указателей в нужном месте, чувствовал, что не получается требуемой чистоты полета, не хватало внимания, был слишком напряжен.
Прошло много лет, много раз мне приходилось заходить на посадку и приземляться при очень плохой погоде, имея соответствующую подготовку, но всегда этот элемент полета был для меня самым сложным.
Видимо, учить летчика выполнению захода на посадку по приборам следует как можно раньше, что подтверждается на примере молодых летчиков, приходящих к нам на фирму из армии. Я, не стыжусь в этом признаться, порой завидовал, как спокойно и уверенно они заходили на посадку, не видя земли, но и не смущаясь се близостью.
Не все шло у нас гладко, случались и "проколы".
Однажды в первом самостоятельном полете Владислава Лойчикова на МиГ-21У (я сидел в задней кабине) после взлета и уборки шасси резко упала тяга двигателя. Я заметил, что при этом РУД (рычаг управления двигателем) пошел назад, и подумал, что Слава определил какую-то неисправность и решил садиться, что при нашей пятикилометровой полосе было вполне возможно, но удивился, почему он не выпускает шасси, так как при посадке на бетон "на брюхо" стесало бы нам зады до макушки... Моя рука потянулась к ручке выпуска шасси, но в этот момент РУД двинулся вперед, тяга возросла, и мы от самого бетона потихоньку полезли вверх. С земли вежливо поинтересовались причиной такой манеры взлета; Слава ответил, что все в порядке, а мне через некоторое время сказал: "Боб, а я тебя чуть не убил". О себе он, видимо, забыл...
После посадки стали разбираться, в чем дело. Лойчиков толком ничего объяснить не мог, говорил, что упали обороты и он решил садиться, а потом на всякий случай двинул РУД вперед, и двигатель исправно увеличил тягу. Решили, что после уборки шасси летчик зацепил РУД отворотом рукава куртки, и РУД, не стоявший на защелке (мы взлетали на максимальном режиме двигателя, не на форсаже), пополз назад. Провели "следственный эксперимент" - все сходится. Так это дело и окончилось. Славу особенно ругать не стали, посоветовали и ему, и другим повнимательнее работать с оборудованием кабины.
Юрий Абрамович привез из полета на МиГ-19 несколько сосновых веток на стойках шасси... В этот день облака над аэродромом повисли метрах в трехстах, что позволило нам выполнять полеты, но с той стороны, откуда происходил заход на посадку, облачность резко понижалась, а превышение местности в том районе составляло около семидесяти метров над уровнем аэродрома, поэтому там облака фактически стлались по земле. Юрию разрешили снижение для захода на посадку намного дальше положенного расстояния, спутав метку его самолета на локаторе с меткой другого самолета, находящегося ближе.
В результате получилось, что летчик, имея на своем приборе высоту относительно аэродрома, на самом деле оказался в облаках на меньшей реальной высоте. Радиовысотомер не работал, да и психологическое состояние пилота, надо полагать, было не ахти какое: по данным, передаваемым с земли, впереди вот-вот должна показаться взлетно-посадочная полоса, ниже трехсот метров самолет уже должен выйти из облаков, а тут и высота меньше, и аэродрома нет...
Когда самолет вывалился из облаков, Юра увидел под собой верхушки сосен, за одну из которых, видимо, самую здоровенную, он и зацепил выпушенным шасси.
Хотели Абрамовича за это крепко "забодать", но после трезвой оценки той непростой обстановки, в которой летчик оказался не без "помощи" руководителя полетов, решили особой строгости не проявлять. Юрий Гарриевич Абрамович успешно закончил ШЛИ, ровно четверть века испытывал истребители на Луховицком авиационном заводе, побывал в переделках, из которых достойно выходил, спасая самолет, а однажды благополучно посадил истребитель с отказавшим двигателем на свой аэродром, что удается далеко не всем. Он дослужился до начальника летной службы завода, стал заслуженным летчиком-испытателем СССР, одним из авторитетнейших испытателей МАП.
При всех своих заслугах он остался скромным, непритязательным человеком, справедливым, с высокой профессиональной культурой. Мы дружим с ним с тех далеких лет, и он всегда был со мною рядом в тяжелые периоды моей жизни.
Давал "маху" и я.
Как-то раз при заходе на посадку на "короткую" полосу (на аэродроме было две ВПП - одна длиной более пяти километров, другая около трех) на Ил-28 с одним задросселированным по заданию двигателем мне не удалось погасить перед приземлением излишнюю скорость. Полоса проносилась подо мной, не желая приближаться. скорость все еще была велика, и стало ясно, что я приземлюсь где-то во второй половине ВПП.
Пока я размышлял, уходить ли мне на второй круг или все-таки примоститься с этого захода, в наушниках раздался энергичный фальцет штурмана-инструктора Валерия Федоровича Токаева, весьма убедительно советовавшего мне не приземляться. Дал я обороты и благополучно улетел. Видимо, многоопытный штурман лучше меня понимал, чем грозит нам такая посадка...
Я до сих пор удивляюсь мужеству и терпению наших штурманов-испытателей, бортмехаников и бортрадистов: Валерия Федоровича Токаева. Ивана Васильевича Ламтева, Вильяма Александровича Михайловского, Дмитрия Свирина, Николая Красильникова, Исханова (к сожалению, не помню его имени), тому, что они, не имея возможности вмешаться в управление, летали с такими "бойцами", как мы, вверяя нам свою жизнь.
Были у меня и другие случаи, в частности, посадка на Су-9У на повышенной скорости, когда я, не совсем разобрав, что мне говорил по СПУ (самолетное переговорное устройство) инструктор, "приложил" этот самолет к бетону чуть ли не на 400 км/час. Тормозной парашют на такой скорости выпускать нельзя - оторвется, поэтому пришлось пробежать почти всю полосу, прежде чем можно было им воспользоваться. Долго нам поливали колеса водой после остановки, а что наговорил мне Николай Иванович, приводить здесь не буду...
Но одним фактом я мог бы и гордиться, если б он был воспринят как нечто выдающееся, а не как заурядное, привычное в практике испытателей событие.
Сразу после взлета на Ту-16 отказал правый двигатель: "посыпались" обороты, стала увеличиваться температура газов. Бортинженер, сидевший на месте командира огневых установок, завопил: "Выключай правый!" Я быстро выключил двигатель, не успев сообразить, что на одном двигателе, практически сразу после отрыва да еще почти с полной заправкой лететь будет трудновато. Но самолет летел, потихоньку удаляясь от земли. Я доложил о случившемся на командный пункт. Нуждин, в этот день там дежуривший, каким-то очень спокойным, даже ленивым голосом сказал, чтобы я все делал, как всегда, только скорость держал бы километров на пяток побольше. Мы зашли на посадку и нормально приземлились.
Я, чего скрывать, ждал если не поцелуев, то хотя бы крепких,. мужских объятий, но все вели себя так, как будто бы ничего особенного не произошло - на разборе полетов были отмечены мои правильные действия в сложной обстановке, и только.
Так я еще раз почувствовал разницу восприятия событий в обычной и в испытательной летной работе: экстраординарное событие в обычной авиации воспринимается как обычное дело среди испытателей.
На самолетах с двойным управлением мы, как правило, летали со слушателями своей группы; мне очень нравилось летать с Близнюком.
Бывший инструктор Ейского училища летчиков-истребителей морской авиации, он и вид. и повадки имел моряцкие, за что был немедленно прозван "боцманом"... Летал он очень мягко, если можно так выразиться, вкрадчиво и очень чисто; инструктор всегда сажал меня к Славе на место второго летчика, и я внимательно наблюдал. как он работает, в чем секрет такого точного и чистого пилотирования. Если же я вылетал самостоятельно на самолете с двойным управлением. то вторым летчиком обычно был Близнюк и иногда Волк. Так мы и летали, набираясь опыта и чему-то учась друг у друга.
Отлично летавший на истребителях. Вячеслав после школы стал работать на фирме Ильюшина, так как полетал там вторым пилотом на испытания и ему на этой фирме понравилось, да и медицинские требования на дозвуковых самолетах не такие высокие. Он правильно рассчитал: прошло более двадцати пяти лет. а Вячеслав все еще летает, да не простым испытателем, а шеф-пилотом знаменитой фирмы, получил звание заслуженного летчика-испытателя СССР, стал Героем Советского Союза. Полеты в Антарктиду, в Арктику. участие в международных выставках, множество серьезнейших испытательных работ - все это на счету Вячеслава Григорьевича Близнюка, заметно погрузневшего, но все с такой же "боцманской" походочкой, моего однокашника по незабываемой поре учебы в ШЛИ.
Как-то осенью 1963 г. в школу приехал Г.А.Седов. бывший в то время заместителем главного конструктора по летным испытаниям КБ А.И. Микояна, и нескольких слушателей, в том числе и меня, вызывали поочередно к начальнику школы Александру Сергеевичу Розанову для беседы с Седовым. Цель его посещения была понятна: подобрать кандидатуру для фирмы, но я не строил иллюзий на свой счет и поэтому вошел в кабинет без особого волнения, но с любопытством.
За столом сидел худощавый человек в синем костюме, негустые светлые волосы, зачесанные назад, открывали высокий лоб с большими залысинами. Это и был знаменитый Григорий Александрович Седов. Герой Советского Союза, заслуженный летчик-испытатель СССР, бывший шеф-пилот КБ А. И. Микояна. Я. конечно, знал о нем, читал все, что о нем было написано в литературе об испытателях, но никогда прежде не видел.
Григорий Александрович спросил меня, на чем я сейчас летаю: узнав, что я начал осваивать МиГ-19. поинтересовался моим мнением об этой машине. Я, по мере своих познаний, дал краткую оценку. Вдруг Г. А. Седов спросил, как бы я отнесся к предложению работать у них в КБ. Признаться, я растерялся и не мог сразу дать определенный ответ: промямлил что-то о своем хилом налете, имея в виду реактивный... На что Седов, рассмеявшись, заметил, что у него в начале испытательной работы налет был раз в десять меньше. Ну. я пробормотал, что буду рад. если пригожусь на фирме.
Когда я поступал в ШЛИ. то не очень задумывался, где мне придется работать. Конечно, больше хотелось летать на истребителях, но не стал бы отказываться и от тяжелых машин. Очень был бы доволен, если бы пришлось работать в Новосибирске - там жила мать, родственники, все было знакомым и привычным. Сибирь я любил, чувствовал там себя прекрасно, завод им. В.П. Чкалова имел репутацию солидного предприятия, и я мог надеяться на интересную работу.
Но в Новосибирске тогда выпускали Як-28, на которых имелось существенное, в отличие от других самолетов, ограничение роста летчика сидя - из-за конструкции катапультного кресла. Заголовник кресла при катапультировании превращался в подобие рыцарского забрала, защищающего лицо летчика от воздушного потока, и если сидящий летчик был чуть повыше установленного предела, то это "забрало" могло крепко врезать по затылку. Поэтому в Новосибирске и Иркутске, где выпускались такие самолеты, предпочитали невысоких летчиков.
Таким образом, Сибирь отпадала, но меня могли послать и на другие заводы. Конечно, наиболее интересной и престижной была работа в ЛИИ или КБ, но мне казалось, что "досаафовцу" (как нас прозвали в школе) да еще не московскому жителю попасть туда шансов маловато, хотя знал, что по своей летной и теоретической, так сказать, успеваемости я не хуже других слушателей школы. И вот - такое предложение от самого Г.А. Седова! Но впереди предстояло почти два года учебы и обольщаться соблазнительной перспективой не следовало - многое еще могло случиться...
Я продолжал учиться, старался это делать хорошо и не особенно забивал себе голову мыслями о будущем. Мы начали летать уже на совсем современных по тому времени самолетах: МиГ-21, Су-7 и Су-9, Эти машины сравнительно недавно вошли в серию, так, МиГ-21 стал выпускаться с 1958 г. Летать на них было очень интересно, они разгонялись до двойной звуковой скорости, набирали высоту почти двадцать километров; Впервые я летал в высотном компенсирующем костюме и гермошлеме, видел темно-синее небо, совсем не "усеянное звездами" (как иногда пишут), и землю, очень красивую с такой высоты.
Перед полетами на "стрелах", как в обиходе называли в ЛИИ эти самолеты, чуть было не случилось событие, могущее для многих из нас иметь весьма неприятные последствия.
Для полетов на большую высоту требовалось пройти тренировку в барокамере с "подъемом" на двадцать пять километров, но барокамера ЛИИ не очень подходила для подобных процедур, в ней даже не было специального креста - стоял обычный стул. Поэтому начальник школы решил отправить нас на барокамерную тренировку в ЦНИАГ (Центральный научно-исследовательский авиационный госпиталь ВВС), что вызвало вполне обоснованную панику среди нашего брата.
По правилам, существующим в этом учреждении, любой подъем в барокамере производится только после прохождения полного цикла медицинских исследований, а ЦНИАГ славился драконовскими требованиями к летчикам, туда попадавшим. Ясно, что направление в этот госпиталь не сулило нам ничего хорошего... Возможно, страхи наши были преувеличены и обследование мы бы прошли нормально, но абсолютное большинство летчиков старается лишний раз не иметь дела с медициной, особенно в таком заведении, как ЦНИАГ.
На наше счастье, заместитель начальника школы по науке Валентин Алексеевич Новиков отговорил А. С. Розанова от его "благого" намерения, и мы прошли тренировку в барокамере ЛИИ. "Поднимались" на большую высоту в соответствующем снаряжении, при срабатывании натяжных камер компенсирующего костюма руки и ноги стремились выпрямиться - на стуле не усидеть! - да и дышать, преодолевая большое избыточное давление в гермошлеме, тяжело. В общем, удовольствия мало, но после этих мучений нам записали в медицинские книжки разрешение летать на любой высоте.
Довелось мне в школе испытателей заняться вроде бы забытым делом - выступить в соревнованиях по самолетному спорту на первенстве Московской зоны. Лойчиков не стал участвовать из-за загруженности в школе, ну, а меня и Абрамовича начальство отпустило.
В команду, кроме нас, вошел Валерий Молчанов - инженер ЛИИ, способный летчик-спортсмен, и два инструктора Коломенского авиаспортклуба Громов и Ворошилов. Молчанов впоследствии пробился в ШЛИ, закончил ее, работал на фирме А. Н. Туполева и погиб в известной катастрофе Ту-144 во Франции, где он был вторым пилотом у Михаила Козлова, Героя Советского Союза, одного из ведущих испытателей фирмы.
В деревне Карабчеево, где был аэродром этого клуба, мы увидели, во что превратился когда-то знаменитый - в нем получили начальную подготовку несколько десятков будущих Героев Советского Союза - аэроклуб. Инструкторы сами себе готовили на костре пищу, косили траву на аэродроме - один на косилке, другой - на тракторе. - вместе с немногочисленными механиками готовили к полетам самолеты, летали с курсантами и еще тренировались к соревнованиям. Ребята же и девчонки, хотевшие летать, приезжали в Карабчеево со всей Московской области, ночевали, где придется, питались тем, что привезли с собой.
Я смотрел на эту убогость, вспоминал не такие уж далекие времена, когда курсанты аэроклубов жили на всем готовом, нормально питались и одевались, а инструкторы чувствовали себя людьми, не последними в обществе, и так тоскливо было на душе...
Обучение в ШЛИ подходило к концу. "Купцы" из ЛИИ и КБ присмотрели себе работников заранее, так как мы почти все принимали участие и в испытательных, и в транспортных полетах на фирмах и ЛИИ, и стало более-менее ясно. кто куда пойдет работать. В нашей группе Близнюк, как я уже говорил, крепко "зацепился" за "ильюшинскую" фирму. Волк не желал ничего, кроме ЛИИ, у меня тоже вроде бы судьба определилась - разговор с Г.А. Седовым не пропал втуне, хотя после полета на МиГ-15УТИ с заместителем начальника ЛИИ Валентином Петровичем Васиным мне стало известно, что меня могут взять и в ЛИИ.
До самого выпуска было неясно, какой класс летчика-испытателя нам присвоят. Когда-то выпускникам школы давали сразу 3-й класс, потом решили, что это слишком жирно, и стали присваивать 4-й класс... К нашему выпуску кто-то пустил слух, что дадут 3-й класс тому, кто имеет испытательный налет не менее ста часов. Мы заволновались, стали ломиться, куда только можно, слетать на испытания (нас в испытательные полеты брали только вторыми пилотами, разумеется), но слух оказался ложным: всем без исключения вручили свидетельства летчиков-испытателей 4-го класса.
Запомнилось это событие навсегда. Мы собрались в небольшом зале командно-диспетчерского пункта ЛИИ, пришли "деды" - знаменитые испытатели Ю.А. Гарнаев, В.А.Комаров, М.Л. Галлай, кое-кто из руководства института, просто любопытные. Начальник УЛС МАП Олег Иванович Белостоцкий зачитал приказ министра о распределении нас по предприятиям и вручил небольшие коричневые книжечки - свидетельства летчика-испытателя. Теплую речь произнес Галлай. Поздравил нас и предложил обменять свое шикарное, красной кожи. удостоверение летчика-испытателя 1-го класса на наше. Все вежливо посмеялись, оценив юмор Марка Лазаревича. но сейчас я и сам бы повторил его предложение, да жаль - никто не согласится... Потом встал Юрий Александрович Гарнаев, достал из кармана листок бумаги и ровным голосом зачитал довольно длинный перечень фамилий, сказав в заключение, что желает нам не пополнять этот список, так как в нем значатся погибшие выпускники ШЛИ: поднялся Василий Архипович Комаров и так же монотонно назвал несколько фамилий, и тоже посоветовал нам не быть среди указанных товарищей, так как они спились...
Прошло больше четверти века, но я и сейчас помню, как буднично, без пафоса и лишних слов, зги мудрые люди дали нам понять, что может ожидать нас в будущем и что окончание школы испытателей - только начало очень непростой жизни. Давно нет Гарнаева - сгорел на вертолете при тушении лесного пожара во Франции, нет и Комарова - умер от рака, но их простые слова запали к душу не мне одному, как я думаю.
О В.А. Комарове я расскажу несколько подробнее.
Как-то не было принято, чтобы слушатели школы испытателей толклись среди "корифеев", но общаться с ними все-таки приходилось, так как и обедали в одной столовой, переодевались в летное снаряжение в одной "высотной" комнате, иногда и летали вместе.
Трудно было представить себе, что невысокий крепыш с дочерна загорелой лысиной, получающий вместе с тобой парашюты. - тот самый Амет-Хан Султан, один из лучших асов 2-й мировой войны и замечательный летчик-испытатель, а сидящий за соседним столом в столовой широкоплечий, с квадратным подбородком и звездой Героя на куртке - не менее знаменитый Георгий Михайлович Шиянов, испытатель, поднявший в небо тридцать опытных и экспериментальных машин, - так просто и скромно они себя вели. Да и вообще все выдающиеся испытатели, которых я встречал, оказывались сдержанными, не трепливыми людьми, цену себе знали, держались с достоинством, но без фанаберии.
Полковник В. А. Комаров был одним из авторитетнейших испытателей ЛИИ, выполнивший много серьезных работ, среди них такие, как расширение летных ограничений по скорости МиГ-15 и испытания Ту-104 на сваливание.
При увеличении угла атаки крыла больше определенной величины все самолеты "сваливаются" - самопроизвольно увеличивают крен, вплоть до опрокидывания на спину, и зачастую входят в штопор. Ясно, чем это может кончиться для пассажирского самолета, такого, как Ту-104, к примеру. Многотонная большая машина, совсем не приспособленная к таким маневрам, оказывается "вверх тормашками" и устремляется к земле.
Летчик должен управлять самолетом поистине с аптекарской точностью: чуть отпустил штурвал - скорость увеличится больше допустимой, потянул чуть посильнее - перегрузка сломает машину... Это была "штучная" работа, и первыми ее проводили летчики-испытатели ЛИИ Сергей Николаевич Анохин. Валентин Федорович Хапов и Василий Архипович Комаров.
Когда С. Н. Анохин спросил меня. кто из испытателей ЛИИ мне, так сказать, "показался", я назвал Комарова, сам не зная, почему, так как я его почти не знал. только видел несколько раз и слышал, как об отличном испытателе. Сергей Николаевич внимательно на меня посмотрел и сказал, что я не ошибся, что Комаров действительно уникальный летчик и человек редкой души. Анохин добавил, что однажды, после проверки техники пилотирования у Комарова, вместо обычной оценки он написал ему в летной книжке: "техника пилотирования выдающаяся".
Через много лет Василий Архипович стал работать у нас инженером по летной документации - пристроил к этой непыльной работе своего бывшего инструктора ШЛИ Саша Федотов. Вот тут-то я и имел возможность убедиться в правильности своего первого впечатления.
Высокий, худющий, с чуть неловкой походкой - болело сломанное когда-то при аварийной посадке бедро, - сдержанный, спокойный человек, Василий Архипович излучал какое-то особое обаяние, умиротворяюще действующее на окружающих. Переживал он за других больше, чем за себя. старался ободрить, успокоить, найти хорошие слова, похвалить даже, что весьма редко практикуется в нашей работе.
Как-то Федотов раскритиковал мои тренировочные полеты на МиГ-29 перед показом министру обороны: во многом он был прав, в чем-то я не мог с ним согласиться, а в общем, настроение у меня было паршивое. Василий Архипович молча слушал эмоциональные Сашины речи, дождался, когда тот ушел, и сказал, что все получается у меня неплохо и чтоб я не вешал нос и не очень-то "слушал Сашку"...
Конечно, я видел, что до "неплохого" полета ой как далеко и что Архипыч все это прекрасно знает, но его поддержка в тот момент придала мне уверенность, и я выполнил эти полеты, как мне сказали. вполне прилично.
Болел Комаров тяжело, одна операция сменялась другой, таял он на глазах, но самообладание не покинуло Архипыча до конца. Когда выносили его тело из клуба ЛИИ. из-за крыш выскочил МиГ-29 Саши Федотова и с грохотом ушел вертикально в синее-синее в этот день небо. как бы подхватив с собой душу замечательного человека - Василия Архиповича Комарова.

7 июня 1963 продолжение



- Самостоятельный вылет
- Самостоятельный вылет
- Взлет и посадка на грунт на колесно-лыжных шасси
- Самостоятельный вылет
- Полет на параде в Домодедово
- Боевая работа по МиГ-17 на малой высоте
- Отработка режимов РЛС
- Первый вылет самолета
- Определение балансировочных характеристик
- Полет для установления рекорда скороподъемности
- Сопровождение изделия «105»
- Первые полеты с курсантами
- Устойчивость, управляемость на М «Мах»
- Взлет с трамплина
- Облет самолета

«Записки» «Воспоминания» «Заметки» Союз науки и производства