Леонид Попов. «Страстная неделя» - Страстная неделя

-1- -2- -3- -4- -5- -6- -7-

Удивительная магнетическая сила была в этом человеке с серо-голубыми глазами, которые иногда поражали синевой, а могли подавлять таким сумеречным оттенком грозовых туч, от которого становилось зябко. Подстать были поднятые у переносицы и опущенные к уголкам глаз веки и брови, как у мудрого, много повидавшего льва из мультика. Лицо венчалось куполом лба, размеры которого природа спешила увеличить отступлением волос. Голову прямо и с достоинством несла шея, шириной почти вровень со щеками, усиливая ощущение мощи скрытой, духовной, недюжинной силой физической.
Мужество, сдержанность и истинное благородство, отличаемое по простоте общения с людьми, стоящими на невысоких уровнях социальной лестницы, глубокое и искреннее уважение окружающих - вот главные черты характера Николая Александровича Бессонова.
Помню, с каким захватывающим интересом мы читали об американской Школе летчиков-испытателей, где абсолютное большинство инструкторов имеют ученые степени в области технических наук и, работая со слушателями Школы, должны не только передать понимание физической сущности процесса, но уметь описать его математически, набрать модель и, само собой, показать и обучить получению конкретной технической характеристики в полете.
Фантастика! Где они такие наши инструкторы Школы летчиков-испытателей, - думали мы тогда. Фактически же Николай Александрович работал точно в таком же ключе, опередив своих коллег более, чем на десятилетие. Понятно, какой невероятный это срок в нашей остродинамичной отрасли.
И еще о летном опыте. У Николая Бессонова он формировался и рос одновременно с опытом других вертолетчиков. «Мастодонтами» они становились на равных. Это - Анатолий Демьянович Грищенко, Анатолий Иванович Муха, Олег Григорьевич Кононенко. Каждый рос быстрее, благодаря плечу испытателя, равного по силе, уму, профессионализму и даже возрасту. Впрочем, удивительного здесь нет, потому что это - всеобщий закон творческих коллективов.
Летный опыт испытателя, когда, кроме тематических испытаний, работаешь еще и инструктором, обогащается с каждым слушателем, если не возомнил себя уже на Олимпе. Бессонов себя не возносил перед слушателями, а, напротив, поднимал их в собственных глазах, узнавая о наиболее сложных ситуациях из их летной практики.
При мне Коля расспрашивал списанного с летной работы строевого летчика с вертолета Ми-6, продолжающего службу диспетчером в Каунасе, об особенностях полетов ночью, полетах с одним работающим двигателем и тому подобное. Надо было видеть, как расцвел бывший пилот, как воодушевлялся, рассказывая, и кому - Испытателю...
Лично мне Коля Бессонов сделал два подарка, которые останутся со мной навсегда.
Сначала это был Каунас, куда периодически приходилось «гонять» вертолеты на рембазу. Музей Чюрлеониса, колокольная музыка, «Пивная Первого разряда Рамбинас», набережная Даугавы, пешеходная лестница в несколько сот ступеней, уютные кафе. А вот теперь еще и могила национального героя Литовской республики Римантаса Антонаса-Антано Станкявичюса, на которой мне побывать так и не довелось.
Как ждал я каждой возможности оказаться на день-другой по работе в Каунасе после открытия этого города для меня Николаем Бессоновым. Такой подарок не может не греть душу...
А другой подарок - горные лыжи и Терскол.
В горах мне бывать приходилось. Это были походы, не какие-нибудь там пижонские с турбаз на готовые ночевки, куда рюкзаки везут автобусами. Это были серьезные походы, которые закончились вместе с окончанием моих студенческих лет походом на Тянь-Шань. В ту же пору несколько раз я вставал на горные лыжи, старые добрые «Мукачи», привязываемые намертво сыромятными ремнями к ботинку.
И, вдруг, В 1975 году Николай Бессонов и Алик Муравьев предлагают; «Едем в Терскол?» - «А это кто?» - спрашиваю. Объяснения меня устроили. И вот в компании Коли Бессонова, Алика Муравьева, Игоря Волка, Толи Левченко, Юры Ивченко мы отправились в канун Нового года. А с нами же Галка Шихова, чемпионка Союза по горным лыжам, мужики с фирмы Челомея, завхоз какого-то московского кладбища Миша, в прошлом инженер-электронщик, директор Московской фабрики музыкальных инструментов Алик Гинзбург, подполковник из ЦУП-а Володя Челак.
Отъезд в Терскол был началом такой яркой, необычной для меня жизни, которая сделалась символом отдыха в яростном труде и оправданном риске, где мерку определяешь себе только сам.
Завезли меня на Чегет, надели лыжи, тут Коля и говорит: «Там, внизу, - все: вино, шашлыки, женщины. Другой дороги нет». И начал я движение по склону «плугом» до самого низу. По очереди останавливались наши, чтобы показать направление - куда спускаться на том или ином склоне. Так спустился я с Чегета в первый день один раз, на второй день - два раза, на третий три, и так далее.
Мне-то в такой команде - расчудесно, а Коля с Аликом Муравьевым были первыми, безо всякого ореола исключительности, а потом щедро дарили горы каждому. Конечно, были и отказавшиеся от лыж сразу при выходе на склон. Такие с удовольствием отдыхали в «секции мягких игрушек», а большинство заболевало раз и навсегда этим фантастическим миром... . Не помню, в каком году, приурочив ко дню авиации, восходили испытатели впервые на Эльбрус, чтобы спуститься с вершины на лыжах, о чем сохранились стихи Лени Рыбикова в новогодней стенгазете: Известно: Волк - не трус,
И Муравей - не трус.
Они с Бессоновым по пьянке
Взобрались на Эльбрус. Но это было потом.
Сначала было много снега, обжигающего солнца, море непомерного труда. При ночевке на приюте «Одиннадцати» от сердцебиения Волка и Коли ходуном ходила двухярусная койка, не было сна.
Предоставленным для высотной акклиматизации днем Коля распорядился по-своему - взял лыжи «потоптать снег», как вдруг увидел дельтаплан и небольшую группу возле него.
Один, экипированный горными лыжами, пытался взлетать, разгоняясь на снежном склоне. Коля подъехал, выделил старшего, очкастого теоретика, и после обычных фраз спрашивает его:
- Скажите, пожалуйста, на какую скорость отрыва рассчитали Вы свой аппарат? Ответ был мгновенным и кратким:
- 37,8 километров в час.
- Скажите, пожалуйста, а для каких условий Вы рассчитывали скорость 37,8?
- М-м, не понимаю вопроса. Что Вы имеете ввиду? - спрашивает очкастый.
- Стандартную атмосферу земли и ее параметры для данной высоты.
- Сожалею, но не знаю об этом. Пришлось устраивать небольшой ликбез. Николай рассказывал потом, что, «видя глубокое уныние, решил помочь и самым решительным образом расставил группу по склону, а лыжнику приказал: «Не пытайтесь взлетать, пока не дам знак». Пришлось им согласиться.
Прикинул, где встать самому, махнул рукой, и лыжник погнал напропалую. Думаю: «Вот - отчаюга!» а тот пылит со страшной силой.
- Взлетай! - кричу. Тот и полетел. Как они заорали, думал, начнутся лавины в горах. Только в направлении полета небольшие такие скалки - камни из-под снега. Закачался дельтаплан точно над ними, да ка-ак рухнет.
«Все, - думаю, - убил ведь человека». Никогда в жизни я так быстро не спускался, как в этот раз, а тот вылезает из-под обломков да как заорет громче, чем до того все остальные вместе: «Лета-ает!!!»
Сбежались все, да начали качать, но не летуна-лыжника, а меня - едва отбился...» * * * Мне казалось тогда, что есть летчики-испытатели особой надежности во всех отношениях, летных и человеческих. Их было, в моем понимании, долгое время трое. Один из них продолжает работу испытателем в Институте, а двое ушли из этой жизни: Николай Александрович Бессонов и Александр Васильевич Федотов.
Это - не принижение остальных и не объяснение в любви к погибшим, но это было. А после гибели Федотова выбора уже не делал...
Одно у нас всех дело, и судьба может стать одной в каком-то полете... * * * Транспортный Ан-26 рейсом на полигон, на Волгу наставляет солнечные пятна из иллюминаторов то на ящики, то на сумки и авоськи, говорит с диспетчером по трассе, читает «Комсомолку» и французские детективы, дремлет в пол-глаза, расписывает «пулю» на коробках из-под ЗШ, гудит и будет гудеть винтами до самой остановки возле ангара, где его ждут. Ждут летчиков и ведущих инженеров, груз, посылки, письма, ждут начальников...
И никак не удается найти первую строчку о том полете Туровца и Бессонова 8-го февраля 1982 года.
А надо... - Володя, пошли! Взяли нас на короткую полосу.- это Николай Александрович негромким голосом перекрыл шум яростного спора на волейбольной площадке.
По инерции, подзадоривая, ловлю под сеткой влажную руку Туровца, пожимаю ее, а он уже перестроился и почти машинально отвечает на улыбку с отсутствующим взглядом.
«Проигрывать не умеет, а на полет настроился в момент - надо же». - промелькнуло в сознании...
Морозный туман в яркий солнечный день закрыл большую полосу. Самолеты не летают, и самое время для вертолетчиков работать на малой полосе.
В летной комнате никто не смотрит на одиночный вертолет, который одинаково взлетает с ВПП, делает короткий круг и садится на полосу, полого или круто планируя, порой жестко ударяется о бетонку, подолгу стоит, запуская двигатели, чтобы снова и снова беззвучно припасть к полосе.
Есть в практике испытаний так называемые крайние режимы, следовательно, должны они быть при тренировках, проверках и обучении испытателей. «Крайние» - означает невозможность исправить ошибку, начиная с некоторого момента. И, как бы ни был опытен инструктор, последствия могут быть самыми грозными, а, зачастую, и гибельными...
В своей комнате методсовета, окна которого выходят на летное поле, Лида Богородская разговаривала по телефону, бездумно глядя на аэродром.
Вдруг боковым зрением уловила она какую-то необычность в крутом снижении вертолета вблизи земли, потом движение выровнялось. На высоте 20-30 метров нос вертолета начал задираться, пока не достиг почти 30 градусов к высоте около 10 метров, продолжая «сыпаться», то есть проседать вниз.
Удар хвостовым винтом о бетонку,.. подлет до высоты 5-7 метров сначала с левым креном, потом, при начавшемся вращении влево, перевалился крен вправо, вправо... вправо, пока лопасть основного винта не ударилась о землю и не переломилась легко, как спичка... Вертолет сделал еще оборота два вокруг своей оси и замер... в сотне метров от своего первого удара о землю хвостовым винтом...
Тонюсенькая струйка белого дыма неуверенно качнулась над неподвижным фюзеляжем... Под ним широко расползалась керосиновая лужа...
А потом.... полыхнуло...
Не помня себя, забыв про телефон, кинулась Лидия в летную комнату, зацепив кого-то на лестнице, и только тут пронзительно закричала:
- Скорее! Коля Бессонов с Туровцем горят!..
А глазам не верилось: должна же быть сирена тревоги - а ее нет... Полыхает огромным костром вертолет, лежащий на боку, прямо напротив КДП, прямо за самолетами истребительного отряда, звонят из командирской, что горит Бессонов, помчалась от подъезда санитарка с фельдшером, одетым не по-тревожному, а прямо в белом халате, а сирены - все нет... И все внутри противится признанию очевидного...
А вот и сирена заключительным аккордом кошмарного видения... Да, теперь - все, круг завершился...
Мы только взлетели на «тревожном» вертолете Ми-8, который санзаданием отправлялся на Центральный аэродром, как в проеме двери кабины возник Бессонов. Бортмеханик поспешно усадил его на свое место. Мне сделалось страшно повернуться на правом кресле пилота, чтобы оглядеть Николая внимательнее. Я боялся ошибиться в радиообмене, который в Московской зоне очень сложен, особенно на вертолете, а на самом деле, мне было страшно увидеть предсмертную муку в глазах, страшно было прикосновение обезображенных рук, бинтов поверх обугленной кожи, почерневшей одежды...
И рука действительно опустилась на плечо, но не с могильным холодом, не в движении хватающегося за соломинку, а поразительно легко и мягко.
- Мужики, я здорово обгорел?
Мне показалось, что Бессонов не узнавал нас. Он сидел прямо, невидяще и безброво глядя расширенными глазами с обожженными веками. Багровая часть лица и ухо объединялись со лбом и теменем одинаковым бело-красным цветом и висящими лоскутами кожи.
А в прямой спине, высоко поднятой голове, уверенном положении рук виднелось достоинство, а не смятение, было очевидным желание насладиться шумом работающих двигателей, воспринимаемом здесь по-особенному, желание надышаться воздухом кабины, ощутить ее атмосферу. Это совсем не было прощанием, скорее, это было приобщением, чтобы почерпнуть силы...
- Спасибо, мужики... Пойду... лягу... тяжко мне... Он поднялся, покачнувшись, и, поддерживаемый фельдшером, скрылся в грузовой кабине...
Из вертолета в реаниомобиль Николая и бортмеханика-испытателя погибшей машины Валеру Сеничкина перекладывали на носилках...
Надо же, три посадки с обоими выключенными двигателями, одна в одну, где начиналось торможение от скорости 110 км/час на 70-ти метрах с увеличением тангажа до 16-ти градусов, потом - выравнивание на 20-15 метров и «подрыв» шага несущего винта при тангаже 9 градусов.
А потом этот режим с двигателями на малом газе. На планировании упала скорость. Увеличили - лишнего... Пока привели к 110-ти км/час - высота уже 50 метров... И пошло все уже... никак...
Повлиять работающие на малом газе двигатели сильно не были должны. Не должны для пилотирования, но они, наверное, стали местом возникновения пожара при ударе о землю после разрушения вертолета.
Через неделю Коля приступил... к зарядке. Какой? - Невозможно представить.
20% поверхности кожи, включая голову, ожоги третьей и четвертой степени, ожог дыхательных путей, а тут - зарядка. Гибель Володи Туровца тогда от него скрывалась. Бессонов «поломался», когда узнал, что Туровец сгорел на месте катастрофы 8 февраля в 13 часов 40 минут...
Только теперь мне стало известно от Лидии Аркадьевны Богородской, что Николай Александрович в душе преклонялся перед летчиками-испытателями истребителей, считая, что только они вправе носить звание испытателей.
А здесь ...он сам... - и не уберег.
Это уже было не горе, а самоистязание. Сил выживать не стало.
Дальше не помогало уже ничего: ни облепиховое масло, ни мумие от летчиков из Улан-Удэ, ни американские препараты, никакие новейшие методики, никакие консультации светил медицинской науки, ни круглосуточные дежурства женщин из вертолетной лаборатории в роли преданных и любящих сиделок.
Николай Александрович умер 14 марта от инфекции сине-гнойной палочки и похоронен в одной ограде вместе с отцом на Химкинском кладбище Москвы. Прошло десять лет.
Десять лет я помнил слова Туровца, что «сегодня ему холодненького захочется», помнил его влажную ладонь, которую я пожал перед сеткой, отметив про себя, что «проигрывать он не умел», помнил все эти годы и, наверное, буду помнить всю жизнь свой страх увидеть смертную муку в глазах на обезображенном огнем лице Николая Александровича Бессонова, помнить его почти умиротворенную и величественную позу в кабине спасательного вертолета, но мне этого было мало. Не хватало чего-то ключевого в понимании этих прекрасных людей, что необходимо донести до остальных.
Штудирую акт по расследованию катастрофы - формальное дело. Считаю по таблице Рерихов - ни любви, ни интуиции, ни кармы...
Осталась одна дорога - к Зине Туровец, хотя знаю, сколь трудным и даже мучительным будет разговор для нее.
Но тут все приобрело особый разворот...
Ромка, маленький Володя Туровец, лежавший в другой комнате с завязанным горлом в постели, чтобы выздороветь к завтрашней елке, моментально оказался под рукой у Зины, ластясь, в попытке защититься и защитить маму.
А она, боже, сколько она пережила. Эта маленькая хрупкая женщина с большими серыми глазами перебаливала свою боль заново. Все сжималось в груди, когда она говорила, что «Вова совсем не мог терпеть боль».
Все-таки я решился попросить у Зины записную книжку Володи на время. Она принесла и не одну, а две книжки-ежедневника, обе в красных переплетах, предупредив, что почерк очень трудный для чтения.
Бодренько сказав, что сам - не каллиграф, открываю наугад и, вот это - да! Только воспользовавшись вложенными в эти книжки листами с отдельными стихами, переписанными Зиной, как словарем, обучился чтению, освоившись с очертаниями букв, привык к недописанным словам, понял, как, настроившись на уловленный ритм, отгадывать нечитаемое. Из записной книжки Володи Туровца: «Друг хороший, друг мой нежный,
Чуткий, добрый и прилежный,
Честный, преданный, негрешный,
Глубиной души безбрежной,
Далеко ты или близко,
Высоко ты или низко,
Дома или в Сан-Франциско,
Ты везде, Валюха - киска!» Из лекции по малогабаритной инерциальной системе в Школе летчиков-испытателей: «...Трудно? Да, даже в лаборатории! А что делать в полете, где перегрузки велики и переменны. Задача сложна и почетна!» И после схемы осей инерциальной системы на сфере Земли фраза: «Все ясно!» Я зову тебя к лунному свету,
Беру руки твои в свои.
Не ищи, счастья лучшего нету,
Чем одно на влюбленных двоих. 3 июля 1977 года.
Я почти счастлив! Сдал все, что надо было сдать! Готов свободно заниматься своим любимым делом. Все силы и всю оставшуюся жизнь посвящаю ему! Куда же попаду? 10 будет меня... (запись обрывается) Потом, ниже, «чужим» почерком: «Лысенко, Мамонтов, МиГ-23 - погибли» «Лишь тот достоин жизни и свободы, Кто каждый день за них идет на бой » Гете «Фауст» О работе в Крыму по испытаниям системы катапультирования летчика: «Отдыхая, отдыхали,
Отдохнули, отдохнув.
Катапульты разбросали,
Времечко в дугу загнув. И погнали перегоны,
Торопясь домой на бал.
А во след девичьи стоны:
«Новый год без вас пропал!» «Любовь не измерить известным,
Словами, вином и едой,
Ни сладкими в полночь устами,
Ни трезвой седой головой.
Подвластна она измереньям
Пространственным и временным,
Когда вас не гложут сомненья,
«Известные » всем остальным.
И пусть между нами пространство
В десятки и сотни парсек,
Вы будете верить, странствуя,
Что ждет Вас родной человек... Из записной книжки Туровца: «Что имею? 1.Программу подготовки космонавтов для «Бурана»
2. Конференция по вопросам индикации в 1978 году.
3. Участие в написании статьи с Манучаровым в «Эргономику»
4.-8. Отчеты по летным испытаниям с ведущими инженерами Данковцевым, Бирюковым, Григорьевым.
9. Курсы английского языка «Скайток»
10. Статьи в журнале «Летные испытания » 2 журнала 1978-79 гг.
11. Разработка группового воздушного боя.
12. Редактирование переводов «Методы подготовки летчиков-истребителей.»

(Это наброски к перечню работ для сдачи на третий класс летчика-испытателя.) О, память, как же ты жестока!
Прочь не уйти, а я бегу,
Всесильна, вечна и стоока,
Ошибся я, что все смогу.
О боже! Дай мне столько силы,
Чтобы чужой не стала та,
Судьбой которая зовется,
С кем век собрался я прожить,
Не любит кто, а лишь смеется,
Дай силы мне ее любить! О, Женщина! Как Вы сильна!
Нет, Женщина! Как смела ты!
О, Женщина! Как Вы вольна!
Нет, Женщина! Рабыня - ты!
О, мир! Я благодарен, что любил!
Пусть будет проклят, кто ее родил.
В известном споре истина - она,
Любовь во все века была одна!
И только Женщина - Любовь, Коварство, Страсть,
Сердце недоброе - Мужчин могла украсть,
Но только Женщина
Не позволяет низко пасть! Вот маленькая доля того, что удалось расшифровать и выбрать из отдельных стихотворений, писем родным в стихах, заготовок для стенгазет, фраз и целых монологов из классики, конспектов лекций в Школе летчиков-испытателей, занятий по планам технической учебы в период работы в Институте, списков спортсменов на спартакиадах предприятия и призеров на Играх доброй воли в 1980 году и так далее и тому подобное.
Каждая страница раскрывала и делала неожиданным образ Володи Туровца как человека творческого по своей сути, наполненного высоким романтизмом и глубокой лиричностью. Может быть, литературоведы заинтересуются его творчеством и оно будет скрупулезно изучено. Возможно, будут обнаружены какие-то другие строки, которые мне не удалось найти. Возможно, кто-то определит стремительный творческий рост или, наоборот, рассудит, что расцвет творчества и не мог состояться. Мне трудно судить, да, наверное, это не так уж и важно. Зато поражает духовная наполненность всесторонне одаренного Володи Туровца, сгоревшего заживо в возрасте Христа, тридцати трех лет от роду.
«Кто душою и чист, и свят, Слышит боль Земли кто не ухом, И кто пламенем весь объят... Кто с креста до сих пор не снят. »
- из записной книжки В.Туровца.
На годину Туровца в его доме собрались многие. Когда выпили горькой в память друга, когда отзвучали обязательные слова и выпили еще, поднялась Зина и сказала:
- Володя любил жизнь и всегда наполнял эту комнату смехом, возней с Ромкой, песнями.
Ребята, сегодня, здесь, спойте то, что вы пели с Володей. Это будет тоже память о нем, высокая и светлая, как его жизнь. Если он слышит, он поймет и не осудит нас.
...Негромко и долго пели мы.
Пели те, кто сегодня продолжает дело и память ушедших от нас после Володи Туровца и Коли Бессонова, и те, кому не было дано дожить до сегодня.
Пели Петя Серов и Энн Каарма, Толя Левченко и Саша Щукин, пел Римас Станкявичюс...
Из записной книжки Володи Туровца: «Сколько б нас ни томила печаль, Никогда этот мир не увянет, Не затихнет и не умрет, Потому, что бессмертие тянет. Мир! Без устали - только вперед!» * * * Сколько их - сотен,
Тысяч шагов размышлений,
В городах и столицах окон,
В тишине взирающих сочувственно и строго,
Неумелых молитв,
И от избытков чувства
Лопнувших почек
Сколько их, разгадавших во мне,
Кто ты,
И свидетелями любови ставших -
Немало...
Но чем больше их,
Тем тоньше паутина встреч.
Оборвись она - и останется мне
Только тлеть
Среди отживших листьев... Хотелось поставить точку. Но моя взрослая дочь Нинуля сказала сегодня, что в лесу, на пне, торчащем из нерастаявшего снега, видела «симпатичненького паука»...
И сразу меланхолия разрушилась,
И стало легко... * * * Звоню из другого города на летную станцию, чтобы узнать, как дела.
- Просто замечательно, - слышу в ответ. - только что Горбунов с Хазовым «вышли из кабинета».
- Как сами?
- Хазов жалуется на спину. Владимир Михайлович - нормально.
- Что делали, на чем?
- Виражи-спирали. Отказ управления. Машина 052...
Значит, та, больная, на которой с Романом прошли «большую» тряску. Не зря наседали на Майкла в свое время. Пролазили мужики всю машину тогда здорово, да, видать, отказ не снаружи был.
И то сказать, времени и полетов с той поры во-он сколько...
Из рассказа В.М.Горбунова, Заслуженного летчика-испытателя СССР, Героя Российской Федерации.
«В конце полета нужно было «добрать» несколько виражей-спиралей.
Очередной режим не понравился, даже непонятно чем.
Повторяю - еще хуже.
Топливо поджимает, а здесь два подряд загубленных рсжими И никак не пойму, в чем дело.
Изготовился снова... Стоп! - А ручка-то, вправо на полхода, если крен убрать, и еще просится. Пока штурман связывался с РП (руководителем полетов), проверил самолет на торможении. При ручке на упоре - ногой держать можно, с шасси и закрылками - получше.
Побежали домой, правда, показалось, что ручки самолет просит больше, чем раньше...
Но на глиссаде запасец есть, ветер только справа сильный, а на его компенсацию - тоже рулей надо.
Над ближним (приводом) только стал подбирать скорость, а ручка уперлась в борт и нога - на упоре. Вижу, на полосу не попадаю - на второй круг!
Я обороты левому дал и только подумал ручку брать, а самолет уже кренится... кренится... кренится все больше и больше...
Во-о... Тоска-а пришла... Теперь знаю, какая она...
Но траектория переломилась, даю второму максимал, а крен растет, самолет не разгоняется - рули враздрай и сопротивление большое. Ну, и отдал ручку по крену, а потом только и осталось докручивать в ту же сторону.
А дальше уже «бочками» набрали высоты прямо через Владимировку, в сторону поймы.
- Прыгать будем. - говорю Хазову. А тот:
- Михалыч! Миленький! Греби как-нибудь к сухому берегу - я плавать не умею.
- Тогда терпи, - говорю, - все равно нас влево разворачивает.
Доколбасили до «собачьих бугров» (так роскошно в Ахтубинске зовут место садовых участков). Пилотирую враскорячку, потею, а сам думаю: «Вот прыгнешь здесь - потом бока намнут за то, что своим же подлянку устроил»...
Доковырялись до берега, набрали немного больше трех тысяч. Впереди - ферма, с полкилометра. И ей - безопасно, и помогут в случае чего...
- Ну, будь здоров, штурман!
- Будь здоров, Михалыч!
...Приземлились вроде хорошо, но Хазов спину повредил и сразу залег, смирный такой стал и тихий. Пришлось мне собирать оба парашюта - благо, будучи начальником ПДС полка еще до Центра подготовки летчиков-испытателей в Ахтубинске, в этом я здорово натренировался...»
Фантастика! Бочками уйти от земли с 15-20 метров на раненой, неуправляемой машине весом больше тридцати тонн!
Чтобы понять уникальность сделанного, необходимы некоторые пояснения.
Подавляющее число полетов, выполняемых всеми летчиками без исключения, требуют рефлекторного пилотирования. Здесь все просто: нужен крен влево - дай ручку влево, нужен крен вправо - дай ручку вправо. Аналогично летчик действует при наборе высоты и при снижении, точно также парирует отклонения от заданной траектории и пространственного положения. При пилотировании по инструкции экипаж не должен попадать в условия, требующие отказа от рефлекторного пилотирования.
Но существует множество таких режимов полета, где рефлекторное пилотирование непригодно. Нельзя, например, по привычной схеме бороться с креном вблизи срыва в штопор и во время штопора, при инерционном вращении или при «закусывании» элеронов, нельзя необдуманно действовать при расходящихся колебаниях.
В области неуправляемого движения летчик обязан пилотировать «по разуму», подавляя бунтующие психомоторные навыки рефлекторного пилотирования. Здесь гораздо важнее вырваться из тисков режима, используя для этого изменение скорости, высоты, перегрузки, тяги двигателей, обращения рулей, конфигурации самолета, то есть важнее восстановить управляемость или добиться исправления траектории полета в спасительную сторону.
Такие полеты - поприще избранных испытателей, которые специально готовят себя к пилотированию «по разуму» для каждого вида режимов, готовят, используя рекомендации научных коллективов по результатам моделирования и стендовых испытаний.
Владимир Михайлович Горбунов сделал то, что не сделает даже большинство испытателей, попавших в «безвыходную» ситуацию. В условиях острейшего дефицита времени он отыскал решение и сумел реализовать его, пилотируя абсолютно нестандартно, «по разуму»... в десяти метрах от вечности...
Это ли не звездный миг испытателя!...
Технические исследования обнаружили уход бустера элерона в крайнее положение. По-видимому, это происходило достаточно медленно - иначе уже при первом торможении до скорости планирования на посадку рулей бы не хватало.
Интересно Владимир Михайлович оценивал нравственную сторону происшедшего, когда расчетами и моделированием еще раз доказали невозможность посадки: «Без попытки посадить самолет все равно найдется такой, кто будет доказывать, что «варианты имеются». Будешь жив и будешь прав на тысячу процентов, но останешься очерненным, даже неизвестно кем...»
Я только теперь могу сформулировать причины глубокой и искренней симпатии к Владимиру Михайловичу, когда мы, в сущности, не больше, чем товарищи по работе. Причины в исключительно высоком профессионализме при всей мыслимой деликатности и чуткости интеллигентного человека с широкими и независимыми взглядами, в шокирующей ясности и полном отказе от бытующих условностей, без внешнего эффекта и драматизации происходящего. Его принципы просты. Непредвзято анализируй, в принятии решения - пользуйся «домашними заготовками», а решил - действуй конкретно и быстро. Если ситуация безвыходная - «мозги в сторону», - то есть катапультируйся.
В сущности, для работы в таком ключе можно и должно оставаться интеллигентным человеком, не напрягая командными нотами голос и не выпячивая грудь, и делать хорошую работу - быть испытателем истребителей фирмы «МиГ». * * * Продолжение