Ужин с суперразведчиком

Один из моих друзей (мне в жизни вообще везло на незаурядных людей), Эрнст Теодорович Кренкель - участник многих вошедших в историю Арктики экспедиций, включая зимовку на первой полярной дрейфующей станции, - был человеком государственного признания, орденами и званиями не обойденным. Но людей к себе он привлекал не этим, а природным умом, нестандартной манерой мышления, органическим демократизмом, прекрасно развитым чувством юмора. Словом, незаурядный был человек и общаться с ним всегда было интересно. Впрочем, в положении "народного любимца" он бывал не всегда. Когда началась война, Эрнста, немца по национальности, наши великие интернационалисты сняли с одного из руководящих постов в нашем полярном ведомстве - Севморпути и отправили аж в Красноярск, начальником метеостанции со штатом в десять человек. Не помогли ни его всемирная слава, ни все его заслуги. Впрочем, все эти зигзаги судьбы никак на него не повлияли. Как пелось в популярной песне, "каким ты был, таким ты и остался".
Рассказов "из жизни" у него был запас поистине необозримый. Воспроизведу один из них, имевший впоследствии некоторое отношение ко мне.
"Иду я однажды по Кузнецкому мосту, - рассказывал Кренкель, - и вдруг вижу среди встречных чье-то знакомое лицо. Знаешь, как оно бывает: вроде бы знакомое, а кто именно, не помнишь. Он тоже, вижу, в меня всматривается. И когда между нами оставалось несколько шагов, мы оба синхронно заорали:
- Эрнст! Эрнст Кренкель!
- Фишер! Вилли Фишер!
Это действительно был Вильгельм Фишер, слушатель школы радистов, которую мы оба окончили в конце двадцатых годов. Распределили нас кого куда, меня - в полярку, и так наши пути, да и вообще пути всех выпускников школы разошлись. И вот такая встреча.
- Ну, ты человек известный, - сказал Фишер. - Читал, читал о тебе.
- А ты что поделываешь? - спросил я.
- Видишь ли, я работаю экспонатом.
- То есть как это экспонатом?
- Ну, считается, что я читаю лекции, провожу занятия с молодыми коллегами, но фактически представляю собой экспонат: наглядное свидетельство того, что можно, занимаясь нашей профессией, дожить благополучно до пенсии.
- Какой это профессией?
- Слушай, тебе что-нибудь имя и фамилия Рудольф Абель говорят?
- Еще бы: знаменитый разведчик!
- Так вот, это - я."
Когда Кренкель рассказал мне об этой удивительной встрече, я спросил:
- А какое у него все-таки настоящее имя: Вильгельм Фишер или Рудольф Абель?
- Ну, - ответил Эрнст, - свое настоящее имя он, наверное, уже и сам не помнит.
Некоторое время спустя Кренкель пригласил меня зайти к нему домой, в Большой Харитоньевский переулок, посидеть, как он выразился, "в небезынтересной мужской компании". Компания, действительно, оказалась небезынтересной: среди нескольких человек был Абель.
Вечер за коньячком и разговорами (даже больше разговорами, чем коньячком) прошел дружно. Один только раз, когда Кренкель, не помню уж в связи с чем, сказал Абелю: "Это было вскоре после того, как ты засыпался", - тот сдержанно, но решительно поправил: "Я не засыпался. Меня заложили". И я понял разницу - вроде той, что означает для летчика машина, разбитая по своей вине или в силу непреодолимых внешних обстоятельств.
Самое интересное, что потом, вспоминая этот вечер, я поймал себя на том, что не могу сказать ничего, четко характеризующего Абеля. Он был ни молчалив, ни особо разговорчив, ни подчеркнуто сдержан, ни заметно эмоционален, даже внешность его была какая-то средняя. Проведя вечер с Абелем, я, в сущности, не мог ничего интересного рассказать о нем. Наверное, и это входило в набор необходимых разведчику профессиональных качеств.
Да, подарок мне Кренкель преподнес весомый: "небезынтересную мужскую компанию".