Нарком Шахурин - «шабес-гой»

После окончании войны Сталин, как известно, позаботился несколько расчистить Олимп, на котором восседал, от тех, с кем приходилось делить славу Победы: Жукова — во второстепенный военный округ, Рокосовского - в Польшу, Кузнецова - с понижением в звании, из наркома Военно-Морского Флота в начальника Управления военно-морскими учебными заведениями. А Главного маршала авиации Новикова, маршала артиллерии Яковлева и некоторых других — за решетку. Попал за решетку и народный комиссар авиационной промышленности Алексей Иванович Шахурин.
Этот человек пришел к руководству нашей отраслью в 1940 году, когда приходилось напрягать все силы, чтобы преодолеть отставание нашей авиации от мирового уровня, возникшее в результате эйфории, охватившей наше руководство под влиянием бесспорных достижений середины тридцатых годов: ряда дальних рекордных перелетов советских летчиков, наших успехов на первом этапе военных действий в Испании и т.д. Расплата за эйфорию не заставила себя ждать: два-три года спустя мы оказались в положении "догоняющих". Да еще страшный разгром авиационных (как, впрочем, и всех других) кадров в ходе сталинских репрессии! В общем, с самых первых шагов в новой должности молодому наркому пришлось нелегко.
А затем война. Освоение на ходу новой, с запозданием созданной боевой техники, эвакуация промышленности на восток, непрерывно возрастающие потребности фронта... Господство советской авиации в воздухе, с великим трудом завоеванное к 1943 году, не было бы возможно без мощной, непрерывно наращивающей силы авиационной промышленности, во главе которой с первого до последнего дня войны стоял нарком Шахурин.
И вот - сталинская благодарность. Суд под председательством знаменитого генерала юстиции В. Ульриха приговорил его к семи годам заключения за "превышение власти" и "выпуск нестандартной, недоброкачественной и некомплектной продукции". Обращает на себя внимание то, что из всего многочисленного корпуса руководителей авиационной промышленности - от заместителей наркома до директора самого малого авиационного завода - не попал под суд ни один! Шахурин никого за собой не потянул. Надо полагать, что далось ему это непросто: ведь таким образом получалось, что всю "нестандартную, недоброкачественную и некомплектную" продукцию выпускал он один, самолично, без соучастников. Не очень-то убедительный результат судебного разбирательства. Впрочем, причем тут убедительность? Пришла команда "сверху" посадить (хорошо хоть, что не расстрелять!) - и посадили.
Вышел Шахурин из тюрьмы, в которой перенес тяжелый инфаркт, равно через семь лет - в 1953 году. В том же году, благо Сталин ушел в мир иной, был полностью реабилитирован. Но к высшим государственным постам уже не вернулся. Министром авиационной промышленности к тому времени успешно работал бывший многолетний заместитель Шахурина - П.В. Дементьев. Попробовали было назначить Шахурина заместителем министра, но эта комбинация - стать замом у собственного зама - оказалась, как и следовало ожидать, нежизнеспособной. Поработал Алексей Иванович некоторое время в Комитете по внешнеэкономическим связям и вышел на пенсию.
Пока Шахурин был наркомом, я с ним непосредственно общался редко и не подолгу, как правило, когда требовалось мнение летчика- испытателя по какому-нибудь конкретному вопросу. Очень уж много ступеней иерархической лестницы пролегало между нами.
Но оказалось, что работников отрасли, включая рядовых летчиков- испытателей, наш бывший нарком помнит хорошо: и поименно, и по тем наиболее важным испытаниям, которые им довелось проводить. Выяснилось это, когда в середине пятидесятых годов мы оказались по соседству на дачах и столкнулись в местном центре общения - поселковом продуктовом магазине. Оказавшийся на покое после столь бурно протекшей трудовой биографии, Шахурин, естественно, скучал. В такой ситуации годился любой собеседник, и мы стали часто общаться. Конечно, это был уже другой Шахурин - больной, философски спокойно реагирующий на происходящее в мире, менее категоричный, но сохранивший прекрасную память, наблюдательность, понимание сущности людей, многим из которых давал снайперски точные характеристики.
Интересно было его отношение к Сталину: без личной симпатии (еще бы!), но с признанием того, что в экстремальной для страны ситуации нужен был именно такой диктаторски жесткий руководитель. Мне казалось даже, что Шахурин вообще видел в Сталине не столько человеческую личность, сколько некий железный инструмент государственной власти. Впрочем, прямо он это не формулировал, так что говорить я могу не более, чем о своем субъективном впечатлении.
О годах своего заключения Шахурин вспоминал весьма неохотно Причем не только с таким, в общем, не очень близким ему человеком, каким был я; даже братьям своим сказал: "Что было, то прошло, и нечего на эту тему говорить". Но один эпизод из своей тюремной жизни он мне однажды все-таки рассказал.
На какое-то время Алексей Иванович оказался вдвоем в одной камере с одним из еврейских писателей, в дальнейшем осужденным и расстрелянным по сфабрикованному делу Еврейского антифашистского комитета. Под действием физических и психических пыток несчастный, как говорится, повредился в уме. Выражалось это в том, что он - в прошлом один из первых комсомольцев, убежденный атеист- ударился в религию, причем самую крайнюю, ортодоксального толка. В частности, в субботу он категорически отказывался, если подходила его очередь, убирать камеру, выносить парашу и вообще совершать какие бы то ни было активные действия.
О том, что действительно таковы ранее неведомые мне предписания иудейской религии, я имел возможность убедиться, когда в восьмидесятых годах приехал в Израиль по приглашению Союза ветеранов войны. Войдя в один прекрасный день в лифт своего отеля, я тщетно нажимал кнопки. Портье разъяснил мне, что сегодня суббота и никаких работ, даже таких, как нажатие кнопки, делать не полагается. А лифт работает в автоматическом режиме: постоит полминуты на одном этаже, поднимается на следующий, там постоит - и так, пока не пройдет весь путь вверх и вниз. Я не стал задавать провокационные вопросы о возможных неприятностях со стороны иудейского бога за то, что я, например, открою ключом дверь своего номера. Но давний рассказ Алексея Ивановича вспомнил.
Отказ от выполнения правил тюремного распорядка грозил и без того измученному заключенному новыми взысканиями. И Шахурин по субботам регулярно делал все положенное за него.
- Таким образом я был "шабес-гоем", - сказал Алексеи Иванович.
И разъяснил, что это такое. Оказывается, в стародавние времена состоятельные религиозные евреи, дабы не нарушать божественных установлении, нанимали специально на субботу людей иных вероисповеданий, чтобы те, как говорится, шевелили руками за своих нанимателей. "Шабес" по-еврейски - суббота. "Гой" - иноверец. Так и образовалось это словосочетание.
Недавний нарком авиационной промышленности в роли добровольного тюремного "шабес-гоя" при тронувшемся умом смертнике, причем оба - невинно заключенные, - это при некоторой внешней комичности ситуации толкало на размышления отнюдь невеселые.