Испытатели Палубная авиация Проекты боевых самолетов Испытатели «Путь в небо»
Главная
Стефановский
Испытатели
«Аэроузел-2»
«Заметки»
«Барьеры»
Марк Галлай
Игорь Шелест
Ил-76
Испытатели
«Испытатели МиГов»
«Неделя»
Action
«Автограф в небе»
Прочность
Ту-144
«Жизнь»
Наша кнопка:





Главная страница | Текущий раздел: «Заметки»

М.М.Громов. «На земле и в небе» - Великая Отечественная война



Через час я прибыл в ЛИИ. Собрал своих заместителей и начальников лабораторий. Каждый получил указания об организационных мероприятиях и дальнейших перспективных планах их работы.
Началу войны народы нашей страны поразились, как грому небесному среди ясного неба, услышав по радио сообщение о коварном нападении фашистской Германии на Советский Союз. Наш народ всегда был нацелен на ведение войны на чужой территории, и нам внушали, что "в каждом пропеллере дышит спокойствие наших границ". Но несчастные жители западной прифронтовой полосы, увы, узнали о начале войны, когда на них внезапно посыпались бомбы. Теперь все знают об этом времени несколько в ином плане, читая хотя бы мемуары наших крупных военных специалистов. Теперь ясно выявилось, что Сталин совершил громадную и основную ошибку, уверовав в благородство Гитлера. Несмотря на заключённый с Германией договор о ненападении все данные говорили о полной готовности немцев к военным действиям с нами. В ночь на 22 июня вся связь между нашими частями была нарушена агентами фашистов, прифронтовая авиация в большинстве своём была уничтожена на земле при первом же внезапном фашистском налёте. Война застала нашу авиацию в период лишь начала перевооружения, и бомбардировочная авиация, состоявшая, в основном, из СБ, не могла противостоять "Мессершмиттам", а наши лучшие кадры лётчиков несли большие потери.
После этой своей непростительной ошибки Сталин был отличным Верховным Главнокомандующим. Он всегда был в курсе всех событий на фронтах и в тылу, вплоть до мельчайших подробностей. Каждый день он разговаривал не только с командующими фронтами, но и с некоторыми командующими армиями различных родов войск. Он знал досконально, какие технические и продовольственные заказы сделаны и когда поступят на фронт; знал всё вооружение и как оно оправдывает себя в бою. Всё это - его знание, умение и энергию - знали и могут подтвердить командующие фронтами и армиями.
Вся перестройка внутри страны, так же, как и в международных взаимоотношениях полностью выявили необыкновенные организаторские способности, всестороннюю дальновидность и феноменальную энергию Сталина. Коммунистическая партия и наш славный народ не дрогнули и с непревзойдённой энергией и быстротой сумели восстановить и промышленность, и авиацию в фантастически короткие сроки. В первые дни войны Сталин произнёс по радио историческое воззвание к народу. Эта речь, несомненно, подняла дух народа и армии и, несмотря на большие трудности, вызвала прилив энергии и веру в победу.
Нельзя не отдать должное и нашей Коммунистической партии, ставшей во главе организации эвакуации заводов, фабрик, учреждений и налаживания производства вооружения всех видов, организации и подготовки резервов, обученных и готовых к боевому применению всех видов оружия. * * * Прошло немного времени. События на фронте перестраивали меня с мирной работы на фронтовую. Голова начала думать о том, что бы такое предпринять наиболее эффективное, внести и свой вклад в борьбу против агрессора. Я переселился в ЛИИ, был днём и ночью занят организаторской работой.
Удивительные дела творились тогда в ночное время. Можно было с наступлением темноты наблюдать частые полёты осветительных ракет и около ЛИИ, и около ЦАГИ, который располагался недалеко от нас. Мы усилили охрану и принимали меры к ещё большей бдительности.
Однажды вечером, когда начало смеркаться, мы возвращались из Наркомата на машине. Приближаясь к институту, мы заметили, что около Москвы начали мелькать вспышки огоньков. Это был первый налёт немцев на Москву. В ЛИИ была организована эскадрилья ночных истребителей. Её возглавил А.Б.Юмашев. В этой эскадрилье был и известный сейчас лётчик-испытатель, писатель, Герой Советского Союза М.Л.Галлай [1]. В одну из ночей он сбил немецкий самолёт над Москвой [2]. Молодец! Наше ходатайство о его награждении за этот подвиг увенчалось успехом: он получил боевой орден [3].
Довольно симптоматична была тактика немцев в то время. На наш ЛИИ и ЦАГИ они налётов не совершали, а бомбили город. Видимо, с целью вызвать панику среди жителей Москвы, заставить их бежать из города, заполонить дороги и, тем самым, затруднить снабжение города и фронта всем необходимым. Немцы, очевидно, надеялись весьма скоро попасть в Москву. Но она им не досталась. В то время ходили брошенные кем-то из иностранных журналистов слова: "Народ, который ест мороженое на морозе - непобедим". Агентура немцев в Москве всё же, видимо, работала. Мы слышали, что в ряде домов, в дымовых трубах во время налётов светились огни, чтобы немецкие лётчики могли распознать город в темноте, так как за затемнением своего города москвичи следили очень строго.
В наркомате авиапромышленности, конечно, было много забот - об удовлетворении авиации матчастью, о работе заводов и развёртывании масштабов мобилизационных планов. Я чувствовал себя как-то не в своей стихии. Но неожиданно подвернулся случай, который пришёлся мне по душе.
Я услышал, что СССР может получить в США четырёхмоторные бомбардировщики "Боинг-21" - "летающие крепости". Я обратился к Шахурину. Он доложил Сталину и получил согласие на передачу ЛИИ А.В.Чесалову. А мне было предложено возглавить делегацию в Америку за самолётами. Мы рассчитывали, что, получив в Америке "Боинги", сумеем перелететь на них в Англию, а оттуда, сбросив бомбы на немцев, перелетим к себе домой.
Значительно позже я узнал, какие трудности и мытарства нужно было претерпеть людям, эвакуировавшим ЛИИ и какие неимоверные трудности преодолели они на новом месте. Совершенно особую роль во всей этой эпопее сыграл мой большой и постоянный друг Пантелеймон Степанович Анищенков. На нём лежала вся тяжесть забот по организации и всестороннему обеспечению института всем необходимым для бесперебойной работы учреждения. Инженер по образованию, способнейший организатор, чудный верный товарищ, обаятельный человек, умница. Ни возраст, ни здоровье никогда не ограничивали его кипучую деятельность, направленную на благо Родины. * * * Сдав ЛИИ, я возглавил две группы лётного состава и отправился в США. В одной группе старшим был А.Б.Юмашев, в другой - Г.Ф.Байдуков. Всего нас было 18 человек - лётчики, штурманы, механики.
С Химкинского водохранилища на двух летающих лодках мы поднялись и полетели в Архангельск [4]. Первую лодку вёл полярный лётчик И.И.Черевичный [5], вторую - В.Н.Задков [6] (ныне - Герои Советского Союза). В первой лодке вторым пилотом летел Г.Ф.Байдуков, во второй - А.Б.Юмашев, оба отлично владевшие полётом по приборам в облаках [7]. Мы должны были Северным морским путём долететь до США через Аляску и Канаду, делая промежуточные посадки, разделённые, примерно, расстоянием в 1000 километров. Предприятие казалось очень трудным, но я, шутя, убеждал спутников, что мне всегда везёт. И действительно, встречались нам и обледенение, и полёт в облаках по приборам, но ничего... Самое опасное - это неведомые условия погоды в момент посадки. Приводных станций в то время не было, а связь была очень ограничена. Но, прилетая, мы всегда садились в нормальных условиях. На одном из этапов, проходившем над Северным морским путём, взлетев на рассвете, мы были поражены удивительной красотой неба, его перистых высоких облаков, освещённых солнцем. Невозможно было не поразиться грандиозности картины, переливающейся чарующим золотом по всему горизонту с левой стороны самолёта.
На последнем этапе полёта над нашей территорией, недалеко от побережья Тихого океана, когда до посадки оставалось километров 100, на лидирующей лодке на правом моторе лопнула масляная трубка. В этот момент мы летели над горами. Горы были открыты. Словно как по заказу, в этом ограниченном пространстве светило солнце. Под нами было озеро удивительной красоты, с водой густого синего цвета. Решили произвести посадку на это озеро для ремонта. Вода в озере оказалась пресной. Вид озера среди гор был очень живописен и при солнечном освещении никак не походил на картину Севера. Прозрачная вода озера выглядела ярко-голубой на фоне гор, напоминавших по окраске многочисленные этюды Коктебеля М.А.Волошина [8]. Однако сознание напоминало о необычайной одинокости и полнейшей безлюдности дикой природы: сотни километров отделяли нас от ближайшего жилья в горной местности. Ветер быстро нёс наш самолёт к берегу, и нужно было успеть устранить техническую неполадку до столкновения. Работа по исправлению закончилась, когда до берега оставалось метров 50-70. Было бы много хлопот, если бы ремонт затянулся... Но нам повезло.
Моторы были включены, мы взлетели и менее чем через час прилетели в последнюю бухту перед вылетом на Аляску. В этой бухте кроме оленины ничем нельзя было поживиться. Но это нас не смущало. А вот утро нас весьма огорчило: стоял туман, моросил мелкий дождь. Взлёт был невозможен. Мы начали обсуждать, как лететь дальше. Решили, что, как только появится хоть малейшая возможность, взлетим с десятиминутным интервалом и один за другим пойдём на разных высотах - разность от 200 до 300 метров. Посадка в Номе [9]. Там должны быть лиманы с благоприятными условиями для посадки - это я знал. Но предварительно лучше сесть в устье реки и осведомиться о глубине этих лиманов.
Часа через полтора туман приподнялся, дождик стал ослабевать, и мы тронулись в путь. Погода была скверная, мы летели то по приборам, то между двумя слоями облаков. Когда нам нужно было изменить курс немного вправо, чтобы лететь на Аляску (точнее - на город Ном), то слева мы вдруг увидели приоткрытую от облаков скалу. Мы сразу же определили нужный нам момент излома курса и направились прямо к Ному. Разве это не везение?..
Вскоре облачность начала рассеиваться, погода улучшилась, и мы подлетели к Ному при благоприятной погоде. Сделали круг над городом, посмотрели сверху на лиман, но из осторожности сели в устье реки. Подошли к мосту. Я сошёл на берег. Нас встретил начальник береговой охраны, пожилой седой немец Гофман. По правде говоря, мы очень удивились такой встрече. Узнав от него совершенно неопределённые сведения о лиманах, мы решили всё же попробовать разглядеть их с малой высоты и определить их глубину. Выбрали один, показавшийся нам подходящим и благополучно сели. А.Б.Юмашев со своей группой подлетел к Аляске севернее: их гидросамолёт был встречен истребителем США, который принудил их произвести посадку. Но всё обошлось благополучно, и Юмашев с товарищами приехал к нам затем на автомашинах.
Нам любезно предложили поселиться до утра в общежитии рабочих, строивших рядом новый аэродром. Кровати были отличные, с чистым свежим бельём. Нам были предоставлены две комнаты в деревянных чистых бараках. Рабочих на строительстве было всего 100 человек. Работали, главным образом, машины. Строили крестообразные взлётные дорожки среди скалистой почвы. Этих сто человек обслуживал один повар - поляк по национальности и два студента-американца. Мы поинтересовались, каким образом и зачем занесла судьба этих двух студентов так далеко на север. Оказалось, что они учатся зимой, а в летние каникулы приехали сюда, потому что здесь, на Севере, оплата труда в три раза выше, чем в Штатах. В обязанностях студентов было накрывать и убирать столы, мыть посуду, убирать помещение столовой. Они легко справлялись со своими обязанностями. Мойка была механизирована, так же, как и уборка столовой. Им не составляло труда обслужить и нас во вторую очередь (после рабочих).
Вечером Юмашев и Байдуков пошли в кино. Войдя в зал, они сели на места с края рядов. На них весьма неодобрительно стали посматривать присутствовавшие там американцы. Наконец к ним подошёл один человек и обратился на русском языке (он слышал, как наши "орлы" разговаривали по-русски):
- Кто вы такие?
- Мы - русские.
- Откуда вы?
Они объяснили, что только что прилетели. Тогда этот человек объяснил им, что они заняли места, предназначенные только для негров и эскимосов, и посоветовал им пересесть:
- Иначе при выходе из кино вас могут побить.
Делать было нечего - они пересели.
Позавтракав рано утром, мы полетели через Алеуты к Канаде. На Алеутах лётная погода бывает лишь несколько дней в году. Но нам опять повезло: погода была хорошей и, пролетев Алеуты, мы изменили курс влево. Пролетая над отвесными скалами на берегу Аляски, мы наблюдали грандиозные птичьи базары.
Первая остановка была на гористом острове по дороге в Канаду, на американской авиабазе. В бухте стояли такие же летающие лодки, как и те, на которых прилетели мы. Почти рядом с отвесной скалой была ровная площадка. На этой площадке были расположены все жилые постройки, офицерское собрание, бензосклад и пр. Ни зениток, ни истребителей где-либо поблизости не было.
Мы были любезно приняты. В офицерском собрании мы наткнулись на метрдотеля-японца. Были японцы и среди прислуги. В собрании были предусмотрены различные развлечения для отдыха. Офицеры интересовались нашей поездкой, а мы задавали им вопросы, которые интересовали нас, например, почему у них бензосклад, жильё и пр. находятся на площадке, совершенно незащищённой, а рядом - неиспользованная скала. Или - почему их обслуживают японцы, а не свои, преданные стране, граждане. Мы получили очень интересный ответ: " Мы всё это очень хорошо знаем, но когда вы будете ТАМ, то сами скажите об этом: наши вопросы туда не доходят". При слове "ТАМ" они указали пальцем вверх.
На следующей промежуточной базе, вскоре после канадской границы, всё, что мы увидели раньше, повторилось. Наконец мы прилетели в Сиэтл. Весь полёт занял четверо суток. Это было здорово! Вместе с нашим консулом я немедленно отправился на авиационную базу за несколько десятков километров от города. И был огорчён. Нам предложили осмотреть самолёты В-24 и В-25. Ни о каких "крепостях" не было и речи. Показанные нам самолёты не имели вооружения. Я срочно вернулся в Сиэтл. Позвонил в Вашингтон нашему послу К.А.Уманскому. Через 10 минут он был у телефона, и я кратко доложил ему о недоразумении. Слышимость и ясность звука оставляли желать лучшего: до Вашингтона было 5000 километров. Уманский сразу решил:
- Вот что, садитесь в самолёт и прилетайте ко мне в Вашингтон.
Из Сиэтла мы должны были сначала перелететь в Лос-Анджелес, а уже оттуда лететь ночным самолётом в Вашингтон. Утром мы были у посла. Я доложил Уманскому о задании получить "крепости" и о том, что вместо них нам предлагают невооружённые двухмоторные самолёты.
Так как предложенные самолёты нас удовлетворяли лишь постольку поскольку, то Уманский вместе со мной и Юмашевым начал "штурм" военных министерств с целью приобретения тяжёлых бомбардировщиков "Боинг". Сначала мы посетили министра авиации. Он не смог решить этот вопрос, так как Морское министерство не разрешало использовать секретный прицел для сбрасывания бомб, установленный на "летающих крепостях" (так он нам разъяснил). Министр авиации предложил нам опять В-25. Я ему заметил, что этот двухмоторный бомбардировщик нецелесообразно укомплектовывать большим экипажем: достаточно всего трёх человек, и даже, скорее всего, двух. Министр не только обиделся, а скорее даже рассердился на это моё замечание.
После этого мы пошли в Морское министерство. Там тоже получили отказ, якобы из-за секретного бомбоприцела. Тогда Уманский получил согласие на приём нас Рузвельтом. Но нас предупредили, что президент может уделить нам не более 15 минут.
Рузвельт встретил нас, как хороших старых знакомых. Он сразу задал мне вопрос, как мы летели, каким путём, что мы видели по дороге, какой мы нашли Америку сейчас, какие изменения произошли с тех пор, когда он принимал нас в 1937 году. Я рассказал ему, что летели мы четверо суток, о том, какие американские базы мы видели, и что мы единодушно находим, что американцам угрожает "пятая колонна". Разъяснили, в чём дело. Затем Рузвельт начал интересоваться нашими методами ведения войны. Разговор продлился час сорок пять минут. Закончился он тем, что президент попросил нас поделиться с американскими военными своим опытом ведения войны. На самый интересующий нас вопрос Рузвельт ответил:
- Я думаю, моряки не будут больше возражать: немцы уже давно украли у нас этот бомбоприцел.
Казалось, вопрос был решён. Но не тут-то было. Когда мы попытались уговорить Морское министерство дать нам "летающие крепости" хотя бы без прицелов, то на это последовало возражение: "Мы не можем, так как их не хватает на Филиппинах". После такого ответа мы попросили наше Правительство немедленно вернуть нас на Родину для активного участия в её защите от фашистов. Американские газеты в то время были полны сенсационных сообщений о завоевании немцами Европы и о полном разгроме Красной Армии.
Делать было нечего. Мы ознакомились со всем тем, что представляло интерес для нас. Но, кроме В-25, и то при условии установки на нём вооружения, ничего не было. Уговорить американцев поставить нам что-то новое было очень трудно. Однако, если их всё же удавалось уговорить, то можно было "спать спокойно": всё делалось точно и к сроку.
Мы с Юмашевым полетали на двух типах самолётов - на В-24 и В-25. Последний обладал некоторыми недостатками, о которых я заявил главному инженеру фирмы. У этого самолёта было несовершенно сочетание в месте соединения крыла с фюзеляжем, что на больших углах атаки приводило в некоторой степени к неустойчивости и несколько осложняло пилотирование, особенно в начале взлёта. Инженер вытаращил на меня глаза и спросил:
- А как же Вы определили причину этого явления?
Я сказал ему, что у меня достаточный опыт и что для этого нужно "съесть пуд соли". Он рассмеялся и добавил:
- А не могли бы Вы стать у нас на заводе консультантом?
- Нет, - ответил я, - в моё задание это не входит.
После, переговорив с Уманским, я попросил его немедленно отправить нас домой, и подписал телеграмму в Москву.
Получив разрешение, наша делегация в две группы, порознь, отправилась домой разными путями. Я, Юмашев, Байдуков, штурман М.Х.Гордиенко [10] и лётчик Литвиненко должны были перелететь через Атлантику из Филадельфии в Ирландию на громадном пассажирском гидросамолёте.
В это время в Филадельфии давал концерт С.В.Рахманинов [11]. Мне очень хотелось послушать моего любимого композитора. Но, увы, самолёт взлетел раньше начала концерта, и мы полетели на Ньюфаундленд [12]. Через полчаса мы вернулись обратно, получив в воздухе неподходящую сводку погоды. Мелькнула надежда, что я всё-таки услышу концерт. Но... нас предупредили, что гидропорт покидать нельзя. Через 40 минут мы взлетели снова. Так мне и не удалось услышать живого Рахманинова. Сожалею об этом очень. Но мы с Юмашевым послали письма: я - Сергею Васильевичу, а Юмашев - жене Рахманинова. В этих письмах мы выражали восхищение его творчеством и концертной деятельностью, писали о том, что мы, как и весь наш народ, чтим его произведения и выразили уверенность в том, что услышим его на Родине.
Поздно вечером мы опустились в одном из портов Ньюфаундленда. Пока гидросамолёт готовился к полёту через океан, мы любовались северным сиянием. Впервые виденное, это зрелище произвело на меня необычайное впечатление как остро-таинственное и волшебно-красивое.
Взлетев с Ньюфаундленда, мы всю ночь летели через Атлантику. В самолёте не было спальных мест. Летели сидя. Чтобы легче перенести ночь, наши ребята, отчаянные преферансисты, затеяли игру и проиграли до рассвета. Утром мы опустились в одном из гидропортов Ирландии.
Я очень люблю животных, и, так или иначе, вся моя жизнь была связана с ними при разных обстоятельствах. Поэтому, естественно, мне запомнилось, как там (в Ирландии) нам пришлось наблюдать за выгрузкой коров с грузового парохода кранами. Бедняжки висели в воздухе, растопырив все четыре ноги, с глупыми, ничего не понимающими мордами, испуганными глазами, очень несчастные, пока не чувствовали твёрдую землю под ногами.
Чтобы попасть на аэродром, мы пересекли на автомобиле всю Ирландию. Ирландия произвела впечатление страны, в которой много невозделанной земли. Казалось, эта страна могла бы полностью обеспечить себя и всю Англию мясом.
На аэродроме все пассажиры, прибывшие с нами, были водворены в самолёт с иллюминаторами, закрашенными белой краской. На нём мы и перелетели в Лондон.
В Лондоне было воскресенье. Нам было необходимо обменять доллары на фунты. Но в воскресенье все банки были закрыты. А деньги были нужны. Как известно, без этой "условности" нельзя долго прожить ни в одной стране. К счастью, вместе с нами летел один из видных английских государственных деятелей, который знал, что я и мои товарищи были участниками беспосадочных перелётов через Северный полюс, и из уважения к нам любезно предложил свою помощь. Он куда-то позвонил, и деньги были обменены. Мы добрались до посольства и попали в объятия нашего посла в Лондоне И.М.Майского [13].
Лондон был весь заполнен военными. Особенно много военных было на вокзалах. Поражало большое количество молодых женщин в военной форме. Был ноябрь 1941 года.
Клейсдел... Река, на берегах которой было сосредоточено большое количество верфей и различные английские промышленные предприятия. Именно эти места, главным образом, и бомбили немцы. У мэра города, который очень любезно принял нас, мы увидели три картины о трёх разных эпохах, связанных с рекой Клейсдел. На первой были изображены рыбаки, поймавшие рыбу и доставшие из неё золотое кольцо. На второй - две замечательные лошади, гнедая и рыжая, клейсделской породы. И, наконец, третья - индустриальная картина - говорила о современной эпохе.
Мы торопились домой. Майский быстро устроил нам отправку дальше. Мы должны были доехать поездом до Шотландии, а там пересесть на миноносец. Мы попрощались с Иваном Михайловичем, так тепло нас встретившим и проводившим.
Из Лондона мы, пять человек: я, Юмашев, Байдуков, Гордиенко и Литвиненко поездом выехали на север Англии, в Шотландию.
На миноносце нам представили высокого морского офицера-англичанина, владевшего русским языком - Антона Куртнэя. Он должен был сопровождать нас до Архангельска. Он помогал нам как переводчик, и от него мы узнали много интересного о службе и традициях морского флота Англии.
Куртнэй провёл нас в заранее отведённую нам каюту. Наши чемоданы были уже там. Когда их у нас забрали и унесли, мы даже не заметили. Пока мы плыли на миноносце к крейсеру, Куртнэй любезно рассказывал нам об эпизодах морской войны. Вода местами была минирована, и приходилось останавливаться, пока разводили преграды и освобождали пространство, по которому можно было пройти. Куртнэй показал нам заливчик, в который однажды на рассвете беспрепятственно вошла немецкая подводная лодка, торпедировала английский дредноут и так же безнаказанно ушла. Англичане после этого случая заминировали всё, что можно. А ещё говорят, что только русский человек "задним умом крепок"... Мы слегка посмеялись и научили Куртнэя многоговорящему русскому жесту - приложить большой палец к уху и помахивать остальными четырьмя.
Миновав подобные "достопримечательности", мы подошли к флагманскому крейсеру "Кения". Пересели в лодки, а на них уже подошли к крейсеру. Встретили нас с воинскими почестями. Сам адмирал Барроу, потомок того, именем которого назван мыс на Аляске, встретил нас на крейсере. Нас провели в большую двухкомнатную каюту, где, конечно, уже находились наши вещи.
Крейсер должен был идти в Исландию. От Исландии он, в сопровождении двух эсминцев, обязан был эскортировать караван судов с грузами для СССР в Архангельск.
До Исландии плыли без происшествий. Проснулись мы уже в военном порту в Исландии. Вокруг - военные корабли. Маленький посёлок на берегу. Военный порт окружали хмурые горы с мелким кустарником. Несколько дней мы имели возможность размять ноги на берегу, гуляя в горах в ожидании каравана.
В одно хмурое ноябрьское утро мы вышли в Северное море в сопровождении двух эсминцев с не совсем ясной для нас, лётчиков, целью. К вечеру начался шторм. Наши эсминцы исчезли: они вернулись в тот же порт в Исландии. Вскоре мы тоже возвратились.
Волнение на море было настолько сильным, что ночью я свалился с постели. Снова укрепил, как мог, матрац и заснул под оглушительный грохот ударявшихся о наш борт волн. Ночью меня внезапно разбудил Куртнэй:
- Вставайте скорее и одевайтесь!
- Зачем?!
- Как?! Разве Вы не слышали взрыва? Мы наткнулись на мину, и нам придётся пересаживаться в лодки.
Взрыва я не слыхал, а перспектива пересаживаться в лодку при таком ветре, когда стоит немыслимый свист и стон, волны неимоверной величины, да и тьма абсолютная, совсем нам не улыбалась. Юмашев и Байдуков в это время зашнуровывали до самых колен свои высокие ботинки. Настроение было тревожное, но шнуровка ботинок в столь бесперспективной обстановке всё же вызвала остроты и улыбки. Что поделаешь? Было так противно на душе от ожидания почти неминуемой гибели, что оставалось лишь улыбаться в последний раз в жизни.
- А как же наши вещи? - вдруг спросил Юмашев. (Это в такую-то минуту!)
- Да-да, - ответил я, - сейчас, конечно, главная забота о вещах!
Мы собрались и стали ждать. Через полчаса после этой тревоги к нам вошёл Куртнэй и объявил, что всё обстоит "о'кэй". Оказалось, что неподалёку от носа крейсера взорвалась плавучая мина. Но теперь ослабевшие заклёпки исправлены. Опасность миновала.
Утром шторм продолжал бушевать вовсю. Крейсер был в открытом море. Нас пригласили на капитанский мостик. Во время плавания, сколько бы оно не продолжалось, капитан корабля всё время стоит на капитанском мостике и не покидает его. Пьёт он, главным образом, чёрный кофе. Его может сменить только флагман - адмирал Барроу.
С капитанского мостика нам открылась картина, которую невозможно забыть. Представьте себе волны высотой метров двадцать пять. Туман. Но это, оказывается, не туман, а сильнейший ветер срывает с гребня волны воду и превращает её в пыль. Стоит свист и гром от ударяющихся о корабль волн. Нос корабля то опускается, то поднимается. Когда он опускается, то вода обрушивается на палубу, бурля пеной и заливая её, ударяется об орудийную башню. Брызги при этом летят до капитанского мостика, но тут же уносятся ветром.
Вдруг раздался сигнал: "Человек за бортом!". Матрос на верхней палубе, случайно там появившийся, был смыт, как песчинка. Незабываемое ужасное впечатление. Человеческая жизнь мгновенно исчезла в сером тумане холодной пучины, в ужасающем шуме ветра и воды. Никаких распоряжений и мер для спасения принято не было. Вода - 6°С. Как ни ужасна была мысль о нашей беспомощности, но ещё ужаснее было осознавать переживания несчастного, как ни коротки они были... До сих пор, от одного этого воспоминания сердце сжимается от ужаса!
Крейсер на малых оборотах двигался поперёк волны, очень немного меняя курс то влево, то вправо из опасения встречи с неприятельскими подводными лодками. Двигаться быстро было нельзя, так как в тот момент, когда корма с винтом поднимается, винт несколько обнажается, а его работа в неполностью опущенном в воду состоянии опасна при больших оборотах. В таком аду человек чувствует себя какой-то беспомощной песчинкой. Картина была внушительна и грандиозна. Я был рад, что хоть раз в жизни увидел настоящий шторм на море. Кажется, нельзя представить ничего более могучего, более величественного и более ужасного в природе.
Проснулись мы опять в том же порту в Исландии. Вышли на палубу. Светило солнце. Наш крейсер стоял спокойно. Но, пройдя на корму, я заметил кое-какие неприятные последствия шторма. Там было установлено новое зенитное орудие с блиндажём. И этот блиндаж большой толщины был погнут водой! Какая силища! Рядом с орудием сидел матрос и проверял ленту с патронами. Патроны, промокшие в морской воде, он спокойно выбрасывал в море. Подошёл Куртнэй. Я ему, шутя, сказал:
- Так ведь можно остаться без патронов!
- Ха-ха-ха, что Вы, у нас их много!
- Но, наверное, не больше, чем вина? - Я заметил, что перед обедом офицерский состав подходит к окошечку, из которого извлекается жидкость, поднимающая температуру тела и настроение.
На этом я не успокоился и спросил:
- Раз это новое орудие вышло из строя, то ведь кто-то должен отвечать за это?
- Да, за это отвечает старший артиллерийский офицер.
- Так, значит, он виноват?
- Да, безусловно.
- И как же его накажет адмирал?
- О, он прочтёт ему нотацию, но после похлопает по плечу, предложит рюмку и выразит надежду, что в будущем он оправдает свой проступок отличной работой!
- А каким наказаниям подвергаются матросы за свои проступки?
- О, кроме внушений, для них бывает карцер. Но редко, это - редчайшее явление. Дело в том, что у нас служба на флоте добровольная.
Однажды, стоя у кормовой орудийной башни, я заинтересовался одним явлением. Матросы были вызваны сигналом на кормовую палубу. Выходя из трюма и пробегая мимо башни, каждый отдавал честь, глядя в сторону башни. После я узнал, что раньше на старинных кораблях в этом месте стоял крест. Теперь его нет, но традиция сохранилась.
Нас предупредили, что мы пробудем в порту два дня. Мы решили организовать русский обед для адмирала: щи и пельмени. Осуществить эту незамысловатую фантазию было не трудно: я и Гордиенко, заделавшийся шеф-поваром, сварили русские щи и слепили русские пельмени. Всё удалось. Мы, во всяком случае, были довольны. Но насколько это понравилось англичанам, угадать трудно: они всегда неизменно вежливы. Смеху за столом было много.
Прошло два дня и ночью мы, наконец, тронулись в Архангельск. В пути нам должен был встретиться караван. Ночью крейсер догнал его и определил по локатору, с кем имеет дело. У наших кораблей тогда ещё не было локаторных установок. Англичане знали это и позже нам их передали.
Куртнэй рассказал нам историю потопления знаменитого немецкого дредноута, который стоял в одном из фиордов Норвегии. Таких дредноутов у немцев было два. Залп любого из них превышал мощность залпа нескольких английских дредноутов. Англичане систематически вели разведку на истребителях. И когда заметили его выход из фиорда, то стали следить за его движением. На его пути севернее Исландии были поставлены мины, но ветер отнёс их к югу, и дредноут прошёл этот отрезок пути свободно. Однако, когда он, уже выйдя в открытое море, обогнул Исландию и повернул к югу, то навстречу ему вышел английский крейсер "Худ". Его задача заключалась в том, чтобы хоть как-то замедлить движение дредноута. "Худ" подошёл на близкую дистанцию, произвёл залп и попал в машинное отделение. Его ход был несколько замедлен, но и "Худ" был очень быстро потоплен. Вскоре на дредноут налетели английские торпедоносцы. Ход был ещё более сокращён, но зенитная артиллерия дредноута работала исключительно метко и несколько торпедоносцев были сбиты. На другой день, в тумане, дредноут был потерян. Разведка самолётами велась беспрерывно. Весь британский морской флот вышел навстречу. Из Средиземного моря также был вызван почти весь морской флот. Днём дредноут был снова обнаружен. Торпедоносцы снова атаковали его и ещё сократили ход. На дредноуте начались трения между флагманом и капитаном. Гитлер приказал держаться до рассвета следующего дня и обещал выслать на подмогу 100 бомбардировщиков. Но ещё один налёт торпедоносцев повредил два винта дредноута, и он теперь мог только ходить по кругу. Теперь весь английский флот, окружив немца, стал его расстреливать. Вода кругом буквально кипела от огромного количества взрывов. Наконец, последним налётом торпедоносцы закончили дело: торпеда попала в середину корабля, и он переломился пополам. Спаслись только 100 человек, так как англичане спешили уйти от готовящегося против них утреннего налёта, о котором они узнали из перехваченного радиоприказа Гитлера. Немецкие самолёты действительно прилетели утром, но было поздно: они потопили лишь какой-то подбитый в бою и поэтому отставший миноносец.
На рассвете мы увидели в довольно густом тумане громадные груженые корабли. Это был караван с грузом для СССР. Через сутки мы подошли к Архангельску. Крейсер остановился вдалеке от бухты. Мы должны были вновь сначала сесть в лодку, а затем - с неё на эсминец. Распрощавшись с адмиралом, после отдания всех воинских почестей, мы сошли по трапу и сели в лодку.
Отплыв метров десять, мы увидели, что личный состав крейсера вышел на палубу проститься с нами. Народу было так много, что крейсер даже наклонился в нашу сторону. Экипаж провожал нас очень тепло, с криками "ура".
Эсминец, на который мы пересели, подошёл ближе ко льду и остановился в нескольких метрах от кромки. Здесь мы стали с нетерпением ждать прибытия нашего советского ледокола. В это время мы заметили, как в лёд вошёл маленький пароходик, на борту которого было написано "Громов". Он врезался в лёд и пошёл прямо на Архангельск. Мы вспомнили свой девиз: "Вперёд и только по прямой!".
Но вот показался и ледокол. Он бережно подошёл к эсминцу и начал швартоваться к его борту. Я не дождался окончания этой операции и спрыгнул от нетерпения на палубу ледокола. Необыкновенное чувство охватило меня. Я хотел как можно скорее увидеть кого-нибудь из наших советских людей. На борту, куда я спрыгнул, никого не было. Тогда я поднялся к капитану и мы, с непередаваемой радостью, поприветствовали друг друга. Быстро улеглись вопросы и ответы, и я попросил капитана отплатить англичанам за их внимание и любезность таким же вниманием и любезностью, побыстрее разместив их на ледоколе.
- Сейчас всё будет сделано, Михаил Михайлович.
Но "сейчас" оказалось чисто "русским": пока четверым англичанам, направлявшимся к нам в СССР по каким-то, неизвестным нам, делам, предложили посидеть в столовой. Это была неприятная картина. Я ещё раз обратился к капитану с просьбой поскорее устроить командированных. Мы все старались загладить нерасторопность и непредусмотрительность, объясняя это тем, что на ледоколе ремонт, что поздно пришло распоряжение и прочим враньём.
В конце концов ледокол доставил нас в Архангельск. Так же, как и мы, англичане несколько дней ждали возможности вылететь в Москву. Наконец нам (лётному составу) была предоставлена возможность долететь на Ли-2 до одного из аэродромов дальней авиации. Там пришлось пробыть ещё сутки. Как в Архангельске, так и на этом аэродроме, мы были приятно поражены удивительным спокойствием людей, как бы привыкших к такой обстановке. Полное впечатление мирного времени. На аэродроме, в столовой генералы перед обедом выпивали по сто грамм водки и так сытно кушали, что некоторых своих знакомых я нашёл даже поправившимися.
Я горел нетерпением поскорее попасть на фронт и поэтому торопил командира дивизии поскорее переправить нас в Москву. * * * Было 1 декабря 1941 года, когда мы, наконец, прибыли в Москву и остановились в Наркомате авиационной промышленности.
Я тут же позвонил в секретариат Командующего ВВС с просьбой принять меня для назначения и прохождения дальнейшей службы. Ответ был: "Завтра". После такого ответа я был свободен 24 часа, которые нужно было чем-то заполнить. По телефону я нашёл лишь своего зама И.М.Гиллера, который был очень привязан ко мне и любил меня. Он немедленно примчался и, конечно, хотел и дальше работать со мной, где бы я ни был. Это был человек, который не мог существовать на свете без кипучего дела. Со мной оставались Юмашев и Байдуков.
Тут я вспомнил, что, отправляясь в США, оставил в Москве свою собаку, сеттера Дину, одной женщине по фамилии Амелунг - страстной любительнице борзых. Ей я оставил Дину потому, что она понимала собак лучше, чем иногда можно понять некоторых людей. Конечно, я немедленно отправился к ней и был встречен Диной с такой радостью, которую могут оценить и понять далеко не все люди. Эта искренность далеко не всем нравится, как ни странно. Поблагодарив хозяйку, которая была в восторге от Дины, от её ума, деликатности, послушания и т.п., я взял собаку с собой в Наркомат. Там положил ей коврик и сказал, что это - её место. Этого было достаточно, без всяких напоминаний.
Утром, когда я проснулся и посмотрел на Дину, а она - на меня, я сразу понял, что она давно ждёт момента, когда я открою глаза. Но она прекрасно знала, что не имеет права покинуть своего места. Если бы кто увидел её взгляд, моливший о разрешении подбежать ко мне с лаской, то, я уверен, он не выдержал бы, а, главное, понял бы, что нельзя было не сказать ей: "Ну иди ко мне, моя красавица". Она сорвалась с места и тут уж никто не смог бы усомниться в её радости: ведь её "божество" к ней расположено, одобряет и разделяет с ней её чувства.
В Наркомате с первого дня она почувствовала себя хозяйкой дома. Когда пришёл почтальон, я тут же его предупредил, что выходить нужно только вместе со мной.
Дина была сеттер-лаверак. Знатокам этим много сказано. Но у неё была особенность в поведении, которая совершенно не свойственна этой породе. Она всех встречала с лаской, но уйти можно было только в присутствии хозяина дома. Иначе Дина мгновенно хватала уходящего около двери, преимущественно за шею. Причём этому её никто не учил. У Дины аж глаза горели, когда чужой человек выходил через дверь!
Когда я её приобрёл, вытащив из ужасных условий, ей был один год, но она уже была блестяще дрессирована и воспитана. Как-то у меня дома собрались знатоки. Диночку водили по большой комнате на поводке, рассматривали, гладили, ласкали: она всё принимала с вежливостью и оживлённостью, как и подобает хорошей "хозяйке" дома. Но когда все начали прощаться и направились к двери, то, несмотря на моё предупреждение, она чуть было не схватила одного из гостей за ногу. От кого в ней была такая наследственность, так и не удалось выяснить. Это было чудо обаяния, ума и красоты - зверь, которого нельзя забыть.
Чтобы понять это моё чувство, нужно общаться с животными. И начать это общение нужно в детстве. Оно помогает пониманию преданности и приносит удовлетворение многообразием проявлений. * * * "Завтраки" с приёмом продолжались уже несколько дней, и я решил позвонить А.Н.Поскрёбышеву [14]. Я рассуждал так: раз нас посылал в Америку Сталин, так как без него никто не принимал решения о подобных командировках, то и доложить нужно ему. Поэтому я попросил Поскрёбышева:
- Сообщите, пожалуйста, товарищу Сталину, что мне хотелось бы доложить ему о результатах командировки в Америку и получить назначение на фронт.
- Хорошо, - ответил Поскрёбышев, - я сейчас доложу.
И я услышал в трубке:
- У телефона - Сталин.
Это было настолько неожиданно, что я даже не помню, как поздоровался.
- Хотелось бы доложить о командировке и получить скорее назначение. Три дня не могу этого добиться.
- Хорошо, приходите к 13 часам.
Я прибыл в Кремль и тут же был принят.
- Ну, что касается Америки, то меня это не интересует, а вот какое Вы хотите назначение? - сказал Сталин.
- Выше командира авиадивизии, пока нет опыта, взяться не могу.
- Ну что ж, хорошо. 31-я смешанная авиадивизия на Калининском фронте, устраивает?
- Так точно, устраивает.
- Хорошо.
Это назначение состоялось 7 декабря. Сталин, как я заметил, был доволен. Его желание, чтобы я был в военной авиации, было удовлетворено. Я вспомнил его слова: "А всё-таки я Вас заберу в военную авиацию".
Во время разговора Сталин неизменно спокойно прохаживался по комнате, покуривая трубку. Я был поражён его спокойствием. Я видел перед собой человека, который держался совершенно так же, как и в мирное время. А ведь время было очень тяжёлое. Враг был под Москвой в каких-нибудь 30 километрах, а местами - и ближе.

  1. Галлай Марк Лазаревич (1914-1998) - заслуженный лётчик-испытатель СССР, Герой Советского Союза, автор многих книг о лётных испытаниях.
  2. Самолёт сбил и другой лётчик этой эскадрильи - М.К.Байкалов.
  3. М.Л.Галлай и М.К.Байкалов были награждены орденами Красного Знамени.
  4. 31 августа 1941 года.
  5. Черевичный Иван Иванович (1909-1971) - Герой Советского Союза, участник многих экспедиций в Арктику и Антарктику.
  6. Задков Василий Никифорович (1907-1996) - Герой Советского Союза, полярный лётчик, участник поисков экипажа С.А.Леваневского.
  7. Штурманом летающей лодки И.И.Черевичного был Валентин Иванович Аккуратов (1909-1993) - известный полярный штурман.
  8. Волошин Максимилиан Александрович (1877-1932) - поэт и художник, живший в Коктебеле (в районе Феодосии).
  9. Город на Аляске.
  10. Гордиенко Михаил Харитонович (1906-1972) - генерал-майор авиации, участник перелёта В.К.Коккинаки в Америку на самолёте "Москва" в 1939 году.
  11. Рахманинов Сергей Васильевич (1873-1943) - великий композитор, эмигрировавший в США; в годы войны устраивал благотворительные концерты в поддержку СССР.
  12. Остров в Канаде.
  13. Майский Иван Михайлович (1884-1975) - дипломат, впоследствии - заместитель наркома иностранных дел.
  14. Поскрёбышев Александр Николаевич (1891-1965) - генерал-лейтенант госбезопасности, заведующий канцелярией И.В.Сталина.
Конец лётной романтики Фронт



- М.М.Громов. «На земле и в небе» - В Московской школе авиации
- М.М.Громов. «На земле и в небе» - «Максим Горький»
- М.М.Громов. «На земле и в небе» - Об охоте и природе
- М.М.Громов. «На земле и в небе» - Послевоенное время
- М.М.Громов. «На земле и в небе» - В Школе стрельбы и бомбометания в Серпухове
- М.М.Громов. «На земле и в небе» - Терёбино
- М.М.Громов. «На земле и в небе» - Великая Отечественная война
- Правила освоения трудового процесса
- Содержание и методы работы над собой (для лётчиков)
- Внимание

«Записки» «Воспоминания» «Заметки» Союз науки и производства