А.Ю.Гарнаев «Аэроузел-2» - Когда становятся личностью?

ОШИБКА ПИЛОТА КОГДА СТАНОВЯТСЯ ЛИЧНОСТЬЮ? Вопрос - отнюдь не праздный!
При первой попытке подать документы в Управление лётной службы Министерства авиационной промышленности СССР для поступления в Школу лётчиков-испытателей, мне едва перевалило за двадцать четыре. Тогда со мной внимательно побеседовали многие должностные лица, с удовлетворением отметили успехи в службе и лётной подготовке и... отказали! Отказали со стандартным утешительным напутствием: "В следующий набор - непременно..."
Было обидно до слёз. Обидно потому, что непонятно - из-за чего? О своём уровне лётной подготовки, по всем параметрам соответствовавшем требованиям для поступления в Школу лётчиков-испытателей, хотелось ходить и рассказывать чуть ли не каждому в министерстве, от вахтёра до министра: и налёт, и класс, и уровень допусков были строго регламентированы и соответствовали нормативным документам.
Но среди формальных требований было и ещё одно ограничение - возрастное. Тогда кандидат, высокоподготовленный военный лётчик, не должен был быть старше двадцати восьми лет. И очень многие достойные парни не успевали достичь к этому сроку требуемого профессионального уровня.
Максимальное возрастное ограничение лишь подливало масла в огонь моей обиды - ведь в данном-то случае всё совсем наоборот! Все требования уже выполнены к небывало раннему сроку!
Прошёл ещё почти год службы в полку, кстати, в отношении профессионального совершенствования - очень плодотворный. И, к удивлению, сбылись все казавшиеся изначально лицемерными прогнозы. Попытка поступления в следующий набор в Школу лётчиков-испытателей легко завершилась успехом. А оказавшись в среде разномастных профессионалов испытательной работы, автор начал узнавать уже совершенно иные аспекты в рассматриваемой проблеме, ставить и перед собой, и перед коллегами вопросы из этой темы в совершенно иной плоскости.
Оказалось, что "скороспелы" были практически во всех поколениях испытателей. Позже их довелось наблюдать и в последовавших наборах. Такие ребята всегда вызывали повышенное внимание окружающих. Почему?
Профессиональная карьера, да и вся судьба молодо-зелёных "вундеркиндов" в нашем деле оказывалась априори обречена на неординарность. Прежде всего - претензией на повышенную успешность в работе. Нужно сразу заметить, что порой это оправдывалось. И среди нынешних - и маститых, и не очень - лётно-испытательных авторитетов есть те, кто "разменял" военную карьеру на свидетельство лётчика-испытателя третьего или четвёртого класса в возрасте лет двадцати пяти, а то и чуть меньше.
"Стандартная" же стезя "простого" лётчика-испытателя такого рода скороспелым асам удавалась редко, хотя и такие примеры есть. А рассказывать о случаях малых и больших срывов в данной категории можно много и долго, но в этом труде не имеет смысла. Не эта здесь цель. Всё можно обобщить одним выводом: на каждом жизненном этапе Профессионал и Личность должны гармонично постичь определённый набор сведений, навыков и качеств. И в случае, если по воле фортуны или какого-то иного фактора, кому-то в чём-то удастся перескочить по лестнице жизни через ступеньку-другую, то в будущем это непременно скажется гораздо большими затруднениями и потерями.
Так, к примеру, сама система Школы лётчиков-испытателей не была изначально рассчитана на первоначальное лётное обучение. И когда туда попадали недоученные "лапушники", то потом они не могли быстро добрать нехватающего профессионального багажа. Они были обречены либо по многу-многу лет ползти по выбранной стезе на вторых-третьих ролях "на подсосе" у своих "толкателей", мучая себя и окружающих, либо уйти. Хорошо, если просто уйти с работы в другую сферу деятельности. Хуже, если уйти на кладбище. Совсем плохо - если туда же, но прихватив с собой кого-то ещё...
С личностными качествами дело обстоит, пожалуй, сложнее. Здесь невозможно предложить точные формулировки требуемых норм, да и быстро проверить, соответствует ли им кандидат, было бы непросто. И в случае подобного несоответствия специалист, не ставший в положенное время Личностью, точно так же, как и в случае профессиональной недоученности, начинает подолгу "добирать" непостигнутое в своё время. И ещё больше мучить непониманием окружающих (правда, "к удивлению", мучая при этом раздумьями себя намного меньше).
Тогда поневоле и вырисовался вопрос: в случае удовлетворения всем официальным профессиональным нормам, каков же минимально допустимый возраст кандидата в лётчики-испытатели?
Вопрос оказался весьма спорным. Относительно типичного в то время пути кандидата из числа военных лётчиков, ответ дебатировался в районе четырёх-пяти лет лётной службы после окончания училища. Но в рассматривавшихся "крайних" примерах индивидуальный разброс личностных качеств оказывался слишком велик: то вдруг "малолетний лётчик-вундеркинд" быстро перерастал ещё и в сильную Личность, а то вроде и прошедший огни и воды "старик" так и оставался пацан-пацаном...
Но этот же вопрос о личностных качествах членов лётного экипажа всегда, без исключения, был и будет одним из центральных при анализе всех видов авиационных инцидентов - от мелкого нарушения или предпосылки к лётному происшествию, вплоть до аварии или катастрофы. Как уже было отмечено, объективные критерии для такого рода суждений выработать затруднительно. Каждый авторитет может лишь полагаться на собственный жизненный опыт - а это, к сожалению, всегда остаётся субъективным. Претендовать в той или иной мере на объективность, как это ни странно звучит, можно только через количество. Количество проделанных "авторитетом" жизненных проб и совершённых ошибок, тех переломных - и в малом, и в большом - судьбоносных ситуаций, которые, будучи сперва вымученными, а позже осмысленными, продвигали отдельную Судьбу на пути становления Личности.
О мере собственной "продвинутости" на этом пути автор судить не хочет. Он сам окончил Школу лётчиков-испытателей в нежном двадцатишестилетнем возрасте. И его порой не миновали срывы. А вот припомнить пару переломных эпизодов из собственной биографии считает целесообразным. Потому, что предполагает: именно в тех случаях, когда обстоятельства явно сильнее тебя, когда ты не видишь источника подсказки, когда принятие собственного решения затруднено необратимостью последствий, могущих поставить крест на всех жизненных планах - именно в таких случаях правильно принятое и осуществлённое решение оказывается очередной ступенькой вверх на пути становления Личности. Самый большой психологический барьер пришлось преодолеть в училище на первом курсе, ещё до того, как начал летать. "Медвежью услугу" сыграли высокие показатели на вступительных экзаменах и тестах. Плюс подмеченные тонким взором строевых командиров намётки в характере на стремление к лидерству. В итоге - сразу после курса молодого бойца на курсантских погонах появились сержантские лычки.
И началась каторга!...
Вместо того, чтобы с головой уйти в заботы о собственном обучении лётному делу "настоящим образом", каждодневно и ежечасно приходилось играть роль буфера между офицерским составом и рядовыми курсантами. От подъёма до отбоя. Если любой офицер видел у курсанта отклонение от воинских требований - будь то несвежий подворотничок, нечищенные сапоги, неуставной элемент формы одежды или поведения - он тут же призывал к ответу сержанта. Но в идеале до того дело доходить было не должно. Сержант сам был обязан постоянно контролировать подчинённых: от внешнего вида до успеваемости, от выполнения элементов распорядка дня и до полного соответствия всем уставным требованиям. Эта ответственность, как хомут, висела на шее все двадцать четыре часа в сутки.
Как правило, первоначально сержантами назначали поступивших в училище из числа уже послуживших солдат срочной службы. Им все эти требования были не в диковинку. Был в этом и другой расчёт: в возрасте позднего "тинэйджера" у юношей очень быстро идёт развитие: и физическое, и интеллектуальное, и личностное. Разница в возрасте даже в один год несёт существенные различия. Что уж говорить об умудрённых службой "дедах", закалённых казармами и общеармейским комплексом физических нормативов? Каково же было оказаться в роли сержанта щуплому семнадцатилетнему вчерашнему десятикласснику, хоть и со значком спортсмена-парашютиста на гимнастёрке?
Но главная трудность была даже не во всём вышеописанном. Это теперь, со смехом сквозь слёзы, оглядываясь назад, становятся столь очевидными те грабли, на которые ни в коем случае нельзя было наступать. А тогда...
Полное отсутствие жизненного опыта никак не позволяло понять, что отношения с людьми - пускай даже и с военными - никогда не могут строиться на одних только голых требованиях, возведенных в абсолютную степень. Что можно гораздо проще, а главное - эффективнее добиваться выполнения тех же самых требований, допуская порой компромиссы, проявляя упорство не в сиюминутном принуждении, а в регулярности, в более или менее настойчивом повторении. В итоге между мальчиком-сержантом и личным составом классного отделения начала расти стена отчуждения...
Но были в курсантской среде и иные, опытные лидеры. Как уже было сказано, это положение легко давалось вчерашним солдатам, пришедшим со срочной службы. В курсантской роте самая большая величина этой категории ярко проявилась с первых же дней. Назовём его "Носок". Это был бравый, волевой сержант, развитый физически, с громким командным голосом - старшина роты. Даже без формы на фоне массы первокурсников-пацанов он выделялся всеми статями зрелого мужика.
(В этой части повествования будут затронуты порой очень чувствительные струнки из жизни реальных людей. Поэтому автор всеми возможными способами хотел бы избежать указания подлинных имён и фамилий.)
В каждом воинском подразделении всегда кроется скопированная с необычайной точностью модель того общества, в котором оно создано и которому коллективно служит. Тогда сильный лидер немедленно обрастал "нукерами" и "холуями" с чётко разделёнными ролями, а также своим отдельным микромиром, доступ в который прочей людской массе был ограничен. Ну и, естественно, он имел весь возможный в тех условиях набор привилегий. Как это ни парадоксально, но такое вполне возможно не только внутри административно-территориального образования, но и даже внутри одной казармы.
Роль нукера досталась другому сержанту - "Нечаю". Он тоже успел послужить, но при этом совсем не сумел развить силу - ни воли, ни физическую. И холуй тоже нашёлся классический. По кличке, скажем, "Чёрный", в армии до училища он не служил, но сразу сориентировался: куда примкнуть и как себя проявить. В результате он получил должность ротного каптенармуса, попросту - "каптёрщика".
Требуется пояснение. Каптёрка - это отдельное помещение в казарме, где в строгом порядке должны храниться личные вещи военнослужащих (не повседневного пользования), парадная форма одежды и т.п. Во избежание беспорядка, путаницы, пропаж вход-выход туда может осуществляться только в присутствии ответственного лица в определённые часы. В остальное время каптёрка должна быть заперта. Хранение ключа и поддержание порядка в этом помещении - обязанность каптенармуса.
Само собой разумеется, что эта самая, отдельно запирающаяся, перегороженная шкафами и стеллажами, просторная комната, стала в казарме и "привилегированной территорией" для "надстоящего сообщества", и источником пополнения... Ну куда ещё курсантик спрячет поднакопленные или присланные из дома рублишки? Сам бог велел - в потайные кармашки кителей и рубашечек парадной формы, аккуратно развешанных в шкафах запирающейся каптёрки. А куда отнесёт коробку из-под посылочки с недоеденным загашником в пару-тройку баночек тушёнки, варенья или сгущёнки? Ясное дело - туда же. А что он сделает, не найдя через несколько дней запрятанного на своём месте? А ничего - пусть только попробует вякнуть! Даже если и провякает сдуру - всё равно: ясно же, кому старшие командиры поручат разбираться. И заранее известно, чем эти разборки закончатся...
Чем не точная модель-копия нашего общества?
... Так бы тихо-мирно и дожил этот микромирок до логичного своего завершения. Окончился бы курс теоретического обучения, рванули бы вчерашние пацаны на свою первую лётную практику, вразброс по учебным и лагерным аэродромам. На свежий воздух, навстречу всем ветрам!...
Но вся беда свелась к тому, что из тех троих двое, Носок и Чёрный, были местными, кубанскими казачками. И ничего бы в этом плохого не было, даже наоборот: ребята лучше нас, "северян", ориентировались за забором училища, и тут всегда искренне готовы были помочь - советом ли, ещё чем-то... Но в отличие от большинства окружающих, им с детства было знакомо слово "план" - и совсем не в том значении, в котором оно общеупотребительно. В южнороссийских регионах "планом" издавна называли приготовляемую из пыльцы конопли анашу - курительный наркотик. В то время папироски с планом являлись на Кубани нередким атрибутом любой развесёлой молодёжной вечеринки.
Ох, как не сразу дошло до молоденького принципиального сержантика, строящего личный состав на вечернюю поверку, почему у некоторых, никуда не отлучавшихся из казармы курсантов, совсем неадекватное поведение. Вроде и не пьяны, запаха алкоголя нет и в помине, а зрачки глаз сужены, словно иголочки... Благо, что среди будущих лётчиков таковых оказались единицы.
И вдруг... Те же зрачки-иголочки. Тот же беспричинно льющийся по лицу пот. То же шатание в строю вечерней поверки после безотлучного из части дня... Всё то же - но только у своего близкого друга!
Как тут быть? Кому пожаловаться? С кем посоветоваться?
Дело не шуточное, зашло далеко. Самому в одиночку не справиться. Помощи ждать неоткуда...
Тут опять требуется пояснение. У каждой общественной группы, или, скажем, категории внутри общества в целом, всегда вырабатывается своя система специфических понятий, норм, правил, неписаных законов. И порой неписаные нормы идут вразрез с писаными, общепринятыми, а механизмы ответственности за их нарушение внутри данной категории становятся гораздо жёстче официально узаконенных. Утрированный, но очень наглядный пример в этом плане - воровской мир. По его правилам, воровство вообще не является преступлением. Это - профессия, стиль и способ жизни. Но то же самое деяние, совершённое ворами по отношению к своим коллегам, считается тягчайшим преступлением, караемым в большинстве случаев неадекватно - смертью.
Подобные же неписаные нормы были и у курсантов. Гипертрофированно прививаемое им чувство Чести имело побочный эффект. Более тяжкий проступок, чем "стукачество", трудно было представить. Повинный в нём в любой ситуации терял понимание, сочувствие и защиту у своих коллег. Он становился просто "стукачом", и больше никем.
И как же было поступить сержантику в сложившейся ситуации?
Самому полезть на рожон и огрести в лоб? Стать стукачом - к тому же ещё и "по уголовке"? ... И то и другое означало практически верный конец ещё не начавшейся лётной карьере, цели всей жизни.
Ну, значит остаётся терпеть и молчать. Пусть они там тихо тонут в своём омуте! (Забежим вперёд - они после и "утонули". Из той троицы лётчиком не стал никто, свободы лишились двое. Но это всё было потом...)
Но а как же друг, и ещё несколько таких ребят, как он? Они что, тоже пускай тонут?
Нет!
... После отбоя иду в каптёрку. Выпаливаю в лоб навстречу вопрошающе-издевательским улыбкам:
- Носок, с этим делом завязывайте. Навсегда!
- С каким это делом?
... Ну конечно, для начала он "включает дурака"...
- Сам знаешь с каким!
- А ты откуда знаешь?
- Оттуда! Знаю! Завязывай! И отвяжись от парня.
- Это чи-иво ещё за базар?
- Последний раз говорю: завязывай! Будет хуже!
- А кому будет хуже?
- Всем! Но вперёд всех - тебе!
- Это как?
- ... Вложу!
Последние слова - словно подписанный самому себе приговор. И всё "каптёрское" собрание в это моментом "врубилось". Каждый из них превышает меня на две-три весовые категории...
- Ну-у... это - другой базар. Не место ему здесь. Пошли, погуляем...
Мы выходим за казарму втроём. Собственно, Носку сопровождающий ни к чему - он меня, щуплого пацана, и так одним ударом "уроет".
Заходим за угол казармы. Тишина. Половина четвёртого утра, еле брезжит рассвет. Носок присаживается на угол металлоконструкции, сваренной из арматуры как подставка для чистки сапог.
- Ну, так чи-иво это ты там базарил?
- Ты всё слышал. Повторять не буду.
- Так что, будем биться?
- Будем! Насмерть!...
Вся эта дискуссия, конечно же, воспроизведена не дословно. Близко к тексту. Но за историческую достоверность последней фразы автор ручается. Слишком ярко она впечаталась в мозг. Наверное, потому, что в ней не было ни капли бравады или фальши. Тогда казалось, что мы действительно будем биться насмерть: у обоих не оставалось путей к отступлению. Впереди Носку светила тюряга, мне же - крест на мечте летать. А уж за этим всё равно, что и как там сложится...
Он сразу не встал...
Медленно-медленно достал папиросу. Разжёг спичку. Закурил. Глубоко вздохнул. Затянулся. Долго глядел вдаль. Опять затянулся... Докурил. Бычок долго старательно растирал подошвой об асфальт в мелкую пыль.
Рассветало...
И вдруг он заговорил... О том... что в роте нет порядка..., что только он, старшина, бьётся за него день и ночь, а от нас, сержантов, - никакой помощи..., что командир роты пьёт и сам не всегда приходит на построения, а всё скидывает на него...
Я с удивлением смотрел на казавшегося мне до того гигантом, и вдруг ставшего таким мелким Носка. Смотрел и молча слушал. Молча до тех пор, пока на весь гарнизон в радиорепродукторах не пробили Кремлёвские куранты шесть часов утра, и не заиграл Гимн Советского Союза!
Мы оба тотчас встали, молча вошли в казарму и там вместе с дежурным по роте с остервенением гаркнули:
- Ро-ота, подъём!
Построили роту и погнали лупить сапогами по бетону обязательную беговую дистанцию утренней зарядки...
К этому разговору мы больше никогда не возвращались. Зрачков-иголочек я больше не видел, по крайней мере, у тех из курсантов, кто меня действительно волновал.
Чёрный вовремя сориентировался и довольно рано, курсе на третьем, "соскочил на нелётку". Выпустился он как "ОБУ" (нелетающий офицер боевого управления). Надеюсь, дальше его судьба сложилась неплохо - дай бог ему здоровья.
Носок и Нечай в разное время, при разных обстоятельствах отчислялись из училища, восстанавливались повторно на второй год, отчислялись опять... Уже после нашего выпуска говорили, что в разное время, в разных местах каждый из них сел... В рассматриваемой здесь проблеме становления личности пилота, проходящего путём проб и ошибок, есть целый ряд общих закономерностей. Все их разом не опишешь. Но совершенно очевидно, что большинство переломных ситуаций приходится именно на начальные стадии тех или иных жизненных этапов, когда у человека нет ещё достаточной информации и просто житейской мудрости, чтобы избежать критического развития событий, заранее оградить себя от необходимости совершения экстраординарных поступков. ... Итак, только что был пройден краеугольный этап - лётное училище. И вот - новый, ещё более высокий барьер!
Октябрь-ноябрь 1981 года. Истребительный полк в Кубинке. Начало службы строевого лётчика.
Вначале в части было попросту не до нас - шестерых лейтенантиков, вчерашних выпускников высших лётных училищ. Пятеро "качинцов" и я один - армавирский. "Качинцы" - именно так, с ударением на последнем слоге порой шутливо именовали они себя, невольно подчёркивая тем самым гордость за своё прославленное училище. "В Каче - всё иначе!" - бытовала тогда среди этих ребят поговорка.
Их, выпускников Качинского ВВАУЛ, отобрала в престижный полк специальная комиссия из штаба авиации округа. Меня же не отбирал никто. И после того, как я пробил себе это распределение собственным лбом, многие поначалу смотрели на меня косовато.
К тому же, в этом элитном "вэ-вэ-эсовском" полку прежде служило так мало армавирских "пэ-вэ-ошных" выпускников, что многие летуны, глядя на меня, изумлённо спрашивали:
- Из Армавирского? Это с бомбёров, что ли? Как же ты сюда попал?
Сначала меня душила обида. Позже я порывался объяснять, что я-то как раз - перехватчик, и значит, самый, что ни на есть, чистый истребитель... Потом мы долго-долго зимовали в Борисоглебском училище... А когда наконец-то начали летать, то все лишние вопросы отпали сами собой.
И тут судьба сыграла со мной злую шутку.
Дело в том, что изначально моё положение в полку было, по сравнению с остальными коллегами - "качинцами", действительно далёким от равенства, и не только из-за моего "бомбёрско-перехватчицкого" училищного профиля. Как и было положено в любом строевом истребительном полку, нас всех вместе определили в "молодёжную" третью эскадрилью, летавшую на "двадцать первых": учебных спарках МиГ-21УМ и основном "боевом" типе МиГ-21БИС. Для тех ребят это явилось фактически продолжением предыдущей двухлетней лётной практики. В "Каче" на третьем-четвёртом курсах они летали на подобных же типах, их боевые самолёты МиГ-21СМ и МиГ-21СМТ от "БИСа" отличались незначительно. Для меня же, выпускавшегося на "двадцать третьих", соответственно спарках МиГ-23УБ и боевых МиГ-23М, это было овладением совершенно нового незнакомого типа.
Как всякому пилоту, переучивающемуся на новый тип, в отличие от остальных коллег-лейтенантиков, мне полагалось дать кучу "провозных" полётов на спарке с инструктором. Но, к удивлению своему, увидев через несколько дней в штабе эскадрильи старательно разрисованную "простыню", я обнаружил: во всех многочисленных графах напротив моей фамилии стояло точно такое же количество синих и красных кружков, как и у остальных молодых лейтенантов.
"Простынёй" был огромный - во всю стену - склеенный из больших листов ватмана "План-график лётной подготовки". Синие и красные кружки обозначали контрольные (на спарках с инструктором) или тренировочные (самостоятельно на боевом самолёте) полёты по соответствующим упражнениям Курса боевой подготовки. На первый год службы для всех молодых лётчиков была поставлена одна задача - дойти до уровня квалификации "Военный лётчик 3 класса", сдать экзамены и получить соответствующий класс. После этого пилот становился первоначальной боевой единицей - он приказом допускался к ведению боевых действий на освоенном типе самолёта днём в простых и сложных метеоусловиях. А коль скоро от командования была дана единая команда, без дополнительной детализации - так значит штабными "писарчихами" и был нарисован для нас всех по-армейски единообразный План-график. Им всё просто и ясно - в армии думать должен командир, а подчинённые обязаны беспрекословно выполнять полученную команду.
У командиров, видимо, в тот момент было много других забот, голова ещё полностью на новую "молодёжь" не перестроилась. Меня же от увиденного на простыне пробрали мурашки. Но это отнюдь не было чувством здоровой профессиональной настороженности. Хотя, конечно, мучили сомнения типа "...что если это ошибка командиров?" или "...а вдруг не справлюсь?"
Но все сомнения быстро отгоняло чувство преждевременной гордости: значит, доверяют! Думать должен командир, а подчинённому надлежит лишь старательно выполнять сверху предписанное... Как всё-таки легко и хорошо изображать дисциплинированного служаку, когда принимаемые решения соответствуют твоим наивным иллюзиям!
А всё дело было в том, что пришедшим с "двадцать первых" вчерашним курсантам вылетать самостоятельно в полку надлежало через минимальное количество в пять-шесть провозных полётов. Первый из них - простой маршрут на облёт приаэродромного района полётов. Крайний - контрольный полёт для проверки готовности к самостоятельному вылету. Между этими полётами - одна "зонка" для восстановления навыков выполнения простого пилотажа и два-три полёта по кругу для отработки захода и посадки, которые обычно "прицеплялись" с конвейером в комплексе с другими полётами. Итого - три-четыре заправки, и, если нормально соображаешь - на третью лётную смену "пошёл сам"!
Самое поразительное - именно так я и вылетел! Вчерашний курсант, на совершенно новом для него, отнюдь непростом типе - через минимально возможное количество "провозок". И, причём, вылетел с "помпой": напару с "качинцом" Сергеем Метыженко - первым из всей нашей группы. А в ближайшие же лётные смены сделал ещё несколько вполне успешных самостоятельных полётов, изрядно продвинувшись по программе в отрыв от своих коллег.
Чем объяснить столь удивительное явление?
С точки зрения прошедших лет, мне сейчас кажется, что это - буквально "гипнотическая" заслуга моего тогдашнего "КЗ" - командира звена майора Погребного. Вспоминается, с какой невероятной энергией и артистизмом этот невысокого росточка ас пытался вталкивать в нас весь свой опыт летания. Это проявлялось, прежде всего, во время подготовки к полётам и на послеполётных разборах. С неменьшей эмоциональностью на том начальном этапе нашей полковой службы он продолжал говорить о полётах и во время неслужебных встреч. А в вывозных и контрольных полётах он не просто объяснял и показывал, что и как нужно делать: он словно излучал энергию, наполняя телепатическими посылами всё внутрикабинное пространство "двадцать первой" спарки...

Кравцов. Федотов Когда становятся личностью? Продолжение